Любимчик Эпохи. Комплект из 2 книг - Катя Качур
– Вот ты шельма, плутовка, – ругался Саня, – с тобой вообще неинтересно играть!
На самом деле только с ней и было интересно. Она тащила в наш круг каких-то средневековых купцов, расстрелянных священников с хоругвями, «чумных» бунтарей начала 70-х годов XVIII века, которые во время эпидемии чумы в Москве убили архиепископа Мавросия – единственного человека с мозгами, запретившего молиться толпою у иконы Божией Матери на Китай-городе.
– За что вы его разорвали на куски, нелюди? – интересовался я у некоего Афанасия, сплошь покрытого язвами и лимфатическими бубонами.
– Спрятал, диавол, Боголюбскую икону от народа, – картавил тот, – надежду нашу на спасение.
– Ну так спрятал, чтобы вы, козлы, не перезаражали друг друга, стоя на коленях тучами, – напирала на него Эпоха, на мое удивление знавшая историю «чумного бунта» в Москве.
– Ирод он, лукавый, – не унимался гнойный Афанасий.
– Иди на хрен, бесишь, – прерывала его Эпоха и «сливала» в какую-то пространственную дыру, откуда его никому не было видно.
Она не тратила времени на раздражающих ее людей. Зато в нашей банде надолго задержалась белокурая Настенька – пятилетняя девочка со скальпелем в животе, жертва врачебной ошибки. Понятливая белочка, на могилу которой уже двадцать лет седые родители приносили огромные белые астры. Хирурги забыли инструмент в полости, вырезая аппендицит, зашили, а через три дня она умерла от перитонита. У Настеньки была забава. На ее могиле (по соседству с моей) лежала игрушка – заводная кукла, со временем ставшая напоминать жуткую Аннабель. Каждый раз, когда люди проходили по узкой дорожке, Настенька мысленной субстанцией поворачивала ключик, и из куклы доносилось: «Мамочка, возьми меня с собой». Люди отскакивали на метр и хватались за сердце. У одной дамы случился инфаркт, после чего я сильно отругал Настю, на месяц отлучив от нашего общества.
– Да ладно, – вступилась за нее Эпоха, – а у вас самих какая была любимая забава в детстве?
– Я любил сдирать с девчонок гольфы, – сказал Саня.
– Это как? – поинтересовался я.
– Мой день рождения приходился на праздник пионерии – 19 мая. К этому моменту в Москве наступали жаркие дни, и девочки на торжественные линейки надевали белые гольфы. Я до десятого класса был уверен, что это исключительно в честь меня. Представляете, ряды коричневых коротких платьиц, фартучки и голые ножки всех калибров, как крашенные известью деревья в саду, обтянутые снизу ослепительной белоснежностью. Меня это очень волновало.
– Красиво рассказал. И чо? – подбодрила его Эпоха.
– Ну, мы с пацанами подбегали к ним, присаживались и молниеносно спускали гольфы до туфелек. Самым шустрым удавалось еще посмотреть снизу вверх на трусики под формой. Кто больше сдирал гольфиков, тот и победил, – заключил Саня.
– А девчонки? – спросила Эпоха.
– Они визжали и называли нас идиотами.
– Были правы. А ты, Старшуля, во что любил играть? – Эпоха не унималась.
– Я был нападающим в футбольном клубе.
– Это скучно. Давай что-нибудь порочное.
– Была одна дурацкая игра у нас во дворе, – я задумался, вспоминая подробности, – когда в нашем городе сгорела психбольница, нам было лет по десять, и мы придумали развлекалово под названием «пожар в дурке». Собиралась в кучу толпа девчонок и пацанов, ведущий кричал: «Пожаааар!» Каждый из нас по очереди становился перед толпой и начинал изображать горящего сумасшедшего, который бежит от огня. Выигрывал тот, кто был самым смешным. Помню, у нас животы лопались от хохота. Особенно ржали над Илюшей, он кривлялся, скрючивался, срывал с себя одежду, строил такие рожи, что мы лежали впополам. Он чаще всего и был победителем.
– Дааа, – задумчиво протянула Эпоха. – Все так и бежали. Врачи, санитары, психи. В пижамах, голые, завернутые в простыни, одеяла. Спасались как могли. Прыгали с третьего этажа и разбивались насмерть. Пожарные приехали без лестниц, долго не могли наладить брандспойты. Пламя полыхало до небес.
– Откуда ты знаешь? – оторопел Саня.
– Так я там и сгорела! – загоготала Эпоха. – Я ж прикована к кровати была, как буйная. Железными наручниками к спинке. Орала резаной белугой, прыгала на панцирной сетке, словно на батуте. Но кто же меня освободит? Каждый спасал себя. Соседка моя, полоумная тетка за шестьдесят, стала метаться по палате, искать кошелек. Какой кошелек? У нас, психов, их сроду не было. Но она, сколько мы лежали вместе, думала, что просто вышла за молоком и потеряла деньги. Я ору: «Беги, дура!» Пока пижама на ней не запылала, искала свою пропажу. Потом дернула в коридор. А там потолок обвалился. Не знаю, спаслась ли?
– А ты???
– А я сгорела дотла. Когда пожар потушили через двое суток, от психушки остались только внешние стены. Ни перекрытий между этажами, ни палат, ничего. Всю эту груду пепла, металла, конструкций разных разгребли экскаватором да и увезли на полигон за город. Так что косточки мои не захоронены, ветром развеяны. Поэтому я и свободна в отличие от вас! Летаю где хочу, а не торчу над своею могилой.
Эпоха торжествовала. Моя бестелесность задыхалась в рыдании. Саня тоже всхлипывал, вибрируя, как мотор старого «КамАЗа».
– Откуда в тебе этот дебильный оптимизм, Эпоха? – только и смог произнести я.
– Я – в предвкушении, – ответила она. – В предвкушении чего-то прекрасного и, несомненно, великого.
Глава 15. Бычок
На новую мечту – «Царевну-Лебедь» – Илюша решил копить иным способом. Он сдавал бутылки. Надоумила его баба Катя – толстая соседка-пенсионерка, которая умела выжать деньги из всего, на что падал глаз. Она подвизалась работать в своем же доме, в семье молодых инженеров няней для двухлетней Анечки. Когда мама девочки уходила на работу, баба Катя напяливала на себя ее югославскую кофточку, сжирала пельмени из холодильника и включала телевизор. Анечка ползала по полу в описанных до щиколоток колготках, оставляя за собой мокрые инопланетные круги. По приходу родителей баба Катя отчитывалась, что подопечная на обед съела суп, пельмени и салат. Мама дивилась: Анечка теряла вес и к вечеру орала от голода.
– Высокий метаболизм у ребенка или глисты, – заверяла баба Катя. – Покажите эндокринологу.
С бабой Катей Илюша познакомился случайно. Он возвращался из школы, когда она перла в приемный пункт две огромные сетки с пивными «чебурашками» и водочными поллитровками. Расплывшись в пространстве, как медуза на песке, толстая Катя истекала потом и жиром, задыхалась и отхаркивалась. Лицо у нее было таким, будто она тащила на себе танкиста без ноги. Илюша кинулся помогать, она с радостью повесила на него обе сумки и шустро поковыляла за ним, приговаривая:
– Молодец, мальчик, комсомолец! Будешь помогать бабушке сдавать бутылки, получишь комиссию.
– Это как? – спросил Илюша.
– С каждого рубля десять копеек – тебе. А если посидишь с
