Санитарная рубка - Михаил Николаевич Щукин
Странное дело… Почему именно сейчас она вспомнилась, когда совсем не до песен? Богатырев удивленно покачивал головой, а в памяти неотступно звучало: «Желтую розу разлуки я под ногами топчу…»
— Надо же, распелся! — вслух сказал он самому себе и неожиданно улыбнулся впервые за последние дни, улыбнулся, будто увидел всех богатыревских в полном сборе, еще живыми и ничего не знающими о своем будущем.
Быстро собрал автомат, только что почищенный, прищелкнул рожок и поставил на предохранитель.
— Николай, ты с фузеей-то не торчи на виду, давай мне, я место найду куда запрятать на время. А дальше видно будет, пойду и сдам, скажу, что в лесу нашел.
— Может, не надо прятать, вдруг пригодится?
— В Сибирске у нас, бывает, и постреливают, но с «калашами» по улицам еще не ходят. Давай я приберу, как говорится, от греха подальше.
— Ладно, держи. — Богатырев поднялся с верхней ступеньки крыльца и послушно протянул автомат Фомичу, крепкому, жилистому мужику лет пятидесяти, о существовании которого еще вчера даже и не подозревал. Вчера, когда он с Анной на руках выбрался из частного сектора и посадил ее на лавочку на задах какого-то старого дома, она вдруг встряхнулась, вытирая ладошками слезы на глазах, вздохнула и тихо сказала:
— Домой мне идти нельзя, и вам в квартиру Алексея Ильича тоже нельзя. Придется ехать к Фомичу, больше я ничего придумать не могу.
Поразительная перемена произошла с Анной за малый срок, будто и не она билась недавно в истерике, говорила хоть и тихо, но четко, отделяя короткими паузами каждое слово.
— А кто такой Фомич?
— Я расскажу, только не сейчас. На остановку нам надо. Тридцатый автобус и до конца, до Дачного поселка.
— Он надежный человек, Фомич этот?
— Алексей Ильич очень уважал его и доверял. Фомич — это не отчество, это фамилия, а зовут его Геннадий Викторович. Пойдемте на остановку, этот тридцатый редко ходит, еще ждать придется.
Но тридцатый автобус на удивление, пришел сразу же, как только они добрались до остановки. Ехали в нем несколько дачников с тяпками, обмотанными тряпицами, с большущими рюкзаками и непременной помидорной рассадой в ящичках. Под их разговоры о погоде, семенах и видах на урожай допылили до Дачного поселка, а дальше пришлось пройти еще с километр пешком до четырех отдельно стоящих домиков, приютившихся на краю березового колка. В калитку крайнего домика Анна и постучала. За дощатым забором, выкрашенным зеленой краской, слышалось повизгивание электрорубанка; Богатырев, думая, что стук не расслышат, тоже постучал — громче. Электрорубанок смолк, и послышался голос:
— Да не заперто у меня, заходи! Кольцо поверни и заходи!
Кованое кольцо легко повернулось, звякнула защелка, и на узкой дорожке, выложенной простым кирпичом, их встретил хозяин, щедро осыпанный мелкой стружкой. В комнатных тапочках, в длинных семейных трусах, в тельняшке с закатанными рукавами, он бережно прижимал к груди электрорубанок и часто-часто моргал, видно, в глаз попала соринка. Но вошедших разглядел, быстро подошел, перестал моргать и приказал Богатыреву, будто они сто лет с ним знакомы:
— Калитку на засов закрой, он там сверху. А теперь — в дом.
Фомич не поздоровался, ничего не спросил, не удивился, только отряхнулся перед крыльцом от стружек, натянул штаны, висевшие на перилах, и, войдя в дом, принялся хлопотать: включил чайник, принес два полотенца, а затем, широко распахнув холодильник, принялся доставать яйца, колбасу, масло…
— Геннадий Викторович, вы извините… — начала говорить Анна, но хозяин резким жестом оборвал ее и добавил:
— Извиняться и любезности толковать будем после. Сейчас вода согреется, помойтесь и за стол садитесь. Там на полочке крем, Анна, заживляющий, губы помажь.
Исходили от Фомича жесткая властность и абсолютная уверенность в том, что все, что он говорит и делает, не должно обсуждаться, а должно безоговорочно приниматься и исполняться. Впрочем, и спорить с ним особого смысла не имелось, потому как ясно виделось — человек бывалый, сразу понял, что нужно его гостям в первую очередь. После горячего душа, после яичницы с колбасой нервное напряжение отпустило, отошло чувство опасности, и маленький дачный домик показался самым надежным укрытием, какое только можно придумать. Но так думала и чувствовала Анна, а вот Богатырев не очень-то доверялся, и настороженность его не покидала — слишком уж крутая каша заварилась за последние дни, чтобы можно было безмятежно расслабиться.
— Отдышались? А вот теперь рассказывайте, с самого начала — как, что, по каким причинам и про вытекающие последствия. Алексей-то где сейчас, почему его с вами нет?
— Алексей на том свете, — глухо ответил Богатырев. — Официально, по-ментовски, умер от острой сердечной недостаточности, а если по правде и неофициально — его убили. Кто и за что — пока неизвестно.
— Та-а-к. — Фомич резко поднялся из-за стола и заметался по комнате, будто ему спешно потребовалось что-то отыскать; остановился неожиданно, сжатым кулаком рубанул воздух и вернулся на свое место, опустил голову и еще раз, медленно, протянул: — Та-а-к…
— Дальше было следующее… Рассказывать? — спросил Богатырев.
— Погоди, дай передохнуть.
Фомич снова вскочил, закружил по комнате и больше уже не присел за стол. Еще раз взмахнул сжатым кулаком и кивнул, давая знак Богатыреву — говори. Пока Богатырев, а следом за ним и Анна рассказывали о событиях, случившихся так скоро и за столь малый срок, Фомич не перебивал, слушал и только время от времени протяжно выговаривал:
— Та-а-к…
И было совершенно непонятно, что это «так» означает.
Лишь после того, как гости его замолчали, посчитав, что добавить к сказанному уже нечего, он наконец- то заговорил:
— Ребята, вы даже представить себе не можете, куда свои головы сунули. Деталей я не знаю, сути толком тоже не знаю, но народ, с которым вы познакомились, о-очень серьезный. Я, похоже, догадываюсь, кто на вас охоту устроил. Давайте так сделаем… Сейчас отбой, а завтра утром начнем думать.
Утром Фомич проснулся первым и, как только зашевелился, так сразу разбудил и чутко спавшего Богатырева, который, не зная, чем заняться, выбрался на крыльцо и принялся чистить автомат.
Сейчас Фомич унес автомат в дом, вернулся и присел рядом с Богатыревым на ступеньку крыльца. Долго разминал в пальцах сигарету, крутил ее по-всякому, и так и эдак, наконец переломил и выкинул, пожаловался:
— Никак отвыкнуть не могу. Другой раз даже снится,
