Санитарная рубка - Михаил Николаевич Щукин
Мирная картинка…
Если не считать, что иномарка была один в один похожа на ту, которая подъезжала к дому в 3-м Индустриальном переулке.
Богатырев понимал, что лучше бы дождаться темноты, но до вечера, до темноты, оставалась еще уйма времени, и поэтому он не мог просто сидеть где-то под сосной и дожидаться. Лучше уж так — сразу в лоб, без обходных маневров, без тылов и флангов. Кнопки звонка возле железных дверей не было, и он, поднявшись на крыльцо, постучал кулаком не слишком громко, но настойчиво. Дверь открыли довольно быстро, в проеме возник мордатый парень с короткой стрижкой, сердито открыл рот, желая, видимо, послать незваного гостя куда подальше, но Богатырев не дал ему заговорить, упер автоматный: ствол в живот, коротко, шепотом, приказал:
— Ложись, руки за голову.
Парень быстро, прямо на глазах бледнея, отшагнул от порога, послушно растянулся на полу и завел руки за голову.
— Где еще двое? Девушка где? Тихо отвечай.
— Наверху, на втором этаже. — Парень сглотнул слюну и дошептал: — Все там, дверь напротив лестницы.
— Молодец. — Ребром ладони Богатырев рубанул парня по шее и сразу же, не давая опомниться, добавил прикладом автомата по голове. Парень икнул и обмяк. Связывать его было некогда. По лестнице — вверх. И тут, когда он уже был на последних ступеньках, на него безмолвно, без лая, ринулась собака, оскалив клыки, чтобы сомкнуть их в железной хватке. Короткая очередь срезала ее в прыжке и отбросила назад. Тонкий, почти щенячий визг, прозвучал так, словно собака хотела кому-то пожаловаться. Богатырев перепрыгнул через нее, пинком открыл двери и влетел в комнату.
— На пол! — И для понятливости влепил в люстру одиночный выстрел, который прозвучал в просторной, с высоким потолком, комнате так оглушительно, будто взорвалась граната. На стол, уставленный бутылками и закусками, посыпалось стеклянное крошево. Парень в адидасовской униформе и с перебинтованной головой послушно лег на пол. Немолодой мужик, аккуратно и прилично одетый, сидевший за столом, медленно стал подниматься из кресла, продолжая держать в руке недопитую рюмку. Подняться ему Богатырев не дал — опрокинул стол и вдавил его обратно в кресло. Лишь после этого обернулся — где Аня? Она сидела в углу со связанными руками, и длинные концы матерчатой ленты по-змеиному извивались на полу. На связанных руках лежал противогаз, видимо, недавно с нее снятый, потому что она задыхалась и кашляла.
— Ключи! У кого ключи от машины?
Парень с забинтованной головой медленно дотянулся до кармана, вынул ключи и положил на пол. Схватив ключи, Богатырев кинулся к Анне, подхватил ее одной рукой и вскинул на плечо, как вскидывают драгоценную добычу. Выскочил из комнаты, закрыл за собой дверь и громко предупредил:
— Не вздумайте стучаться, здесь граната привязана!
Теперь — вниз, к машине. Анну — на заднее сиденье, сам — за руль. Только бы эта чертова иномарка не подвела. Но иномарка и не думала подводить, послушно завелась, так же послушно выскочила на гравийную дорогу и сразу взяла хорошую скорость.
— Зачем собаку убили?! Зачем?! — Анна зарыдала и стала биться головой в спинку сиденья. Она одна, одна там была… разумная! А все остальные — звери! Звери! Их надо было убить!
Богатырев цепко смотрел на дорогу и молчал. А что он еще мог сейчас сделать? Остановить машину и успокаивать Анну, у которой случилась истерика? Но для того, чтобы успокоить, нужно много времени, а времени у них было крайне мало. Вполне возможно, что черную иномарку вот-вот начнут искать и любой гаишник, остановив ее, может заглянуть в салон и обнаружить автомат, который Богатырев решительно не желал выбрасывать. С оружием ему было привычней. И еще запоздало догадался, что парни-то в особняке — знакомые, еще вчера познакомились, и одному из них, перевязанному, он на память печать на лбу поставил.
Гравийная дорога вывела на пригородное шоссе, и Богатырев, сразу сориентировавшись, прибавил скорость. Торопился, проскакивая иногда на красный свет, спешил к ободранной хрущевке, где была квартира Алексея. Остановился на пустом дворе, заскочил в подъезд и дальше, в квартиру, облегченно вздохнул — его спортивная сумка спокойно стояла на прежнем месте. Теперь — обратно. Анна перестала рыдать и биться головой в сиденье. Зубами пыталась развязать хитрый узел матерчатой тесьмы, которой были связаны у нее руки. Узел не поддавался.
— Потерпи, развяжем.
Выехал из двора, пересек шумный проспект и дальше, по кривой дороге, по глубоким ухабам и рытвинам, устремился в глухой частный сектор, где узкие переулки путались друг с другом, а неказистые старые домики, спрятанные за изгородями, никак не могли дождаться того времени, когда пойдут на дрова. Теперь, пожалуй, и вовсе не дождутся.
Один из петлястых переулков вывел к оврагу. Здесь, на самом краю, Богатырев остановил машину, вытащил Анну, вытащил сумку, автомат и, поднатужившись, ухватился двумя руками за задний бампер. Иномарка нехотя, чуть-чуть сдвинулась с места, пошла-пошла и тихо, аккуратно съехала по пологому спуску, потревожив молодую черемуху, которая густо росла на дне оврага.
Анна всхлипывала, пыталась что-то сказать, но Богатырев, не слушая, нёс ее, совсем легкую, на руках вместе с сумкой и автоматом, стараясь как можно дальше уйти от оврага. В его руках Анна затихла, перестала всхлипывать и только спрашивала беспрестанно, почти не размыкая разбитых губ:
— Зачем, ну зачем собаку убили? Она же не виновата!
17
«Домик стоит над рекою, пристань у самой реки, парень девчонку цалует, просит он правой руки. Верила, верила, верю, верила, верила я, но никогда не поверю, что ты разлюбишь меня…»
Вспомнилась старая песня, неизвестно по какой причине вспомнилась, и не отпускал ее широкий, многоголосый размах, крепко осевший еще в детской памяти и сохранившийся до сих пор. Запевала ее в богатыревском доме всегда хозяйка,
