В мечтах о швейной машинке - Бьянка Питцорно
Вечером я поговорила об этом с гладильщицей, но та, хоть муж по пьяни не раз её избивал, всё равно объявила, что я слишком пессимистична. Впрочем, никто из нас тогда и представить не мог, чем закончится история помолвки синьорин Провера.
Платья были готовы за три дня до прибытия королевы. Синьорина Джемма заплатила мне оговорённую сумму, не добавив на чай ни единого чентезимо, и, напоследок ещё раз напомнив о клятве, отправила домой. В сравнении с огромным количеством работы заработок мог показаться низким, но я была счастлива, поскольку полученный опыт был неизмеримо ценнее.
Вскоре, как обычно, по городу разнеслось известие о прибытии «парижских платьев», столь же традиционно вызвавшее зависть и любопытство всех приглашённых на королевский приём дам, которые тотчас же принялись обмениваться пересудами о непонятной скупости адвоката, который, тем не менее, позволял своим женщинам такие грандиозные расходы.
Никто, включая меня, не сомневался, что Альда и Ида Провера будут на балу самыми элегантными «девицами на выданье». В гостиных всего города обсуждали успешное окончание переговоров о двойной помолвке: ожидалось, что о ней будет официально объявлено во время приёма или, если придворный протокол этого не позволит, на следующий день.
Королева со свитой прибыли поездом. Путь из столицы оказался долгим, поскольку каждые несколько километров приходилось останавливаться, чтобы поприветствовать местное население, которое, протягивая цветы и размахивая флагами, заполнило перроны всех без исключения станций, даже самых маленьких. В каждой витрине были выставлены фотографии государыни в окружении юных принцесс и наследника престола в матросском костюмчике. Их с любопытством рассматривали знатные синьоры, зажиточные торговцы и даже домохозяйки из узких переулков, но особенно внимательно – мы, портнихи и швеи, которым не терпелось посмотреть на королевские платья: ведь мы знали, что по приезде в Рим, ещё юной невестой, её наряды считались совершенно лишёнными элегантности, а родственники со стороны мужа даже презрительно называли королеву «пастушкой». Но простые люди ею восхищались: у нас в городе огромная толпа, стремясь выразить свою признательность и уважение, растянулась даже вдоль станционных путей, и мне ничуть не стыдно признаться, что среди этой толпы была и я. Надо сказать, в своей наивности я даже гордилась тем фактом, что три платья, в создание которых я внесла вклад, сшитые на моей ручной машинке, увидит сама королева: возможно, она, эта «пастушка», пускай и привыкшая теперь одеваться у лучших портных Италии и Европы, даже будет ими тронута, а то и восхищена.
Королева со свитой остановились в гостинице «Италия», самой роскошной в округе. В первый день государыня отдыхала после путешествия и приняла, да и то лишь в частном порядке, только первых лиц города: большой приём и бал планировали назавтра.
О том, что же именно случилось во время приёма, я узнала только дня через три-четыре. Сначала скандал попытались скрыть, но разлетевшиеся повсюду слухи остановить не удавалось, сколь бы запутанными, расплывчатыми и неточными они не были. Непонятно, каким образом разоблачение того факта, что платья семейства Провера вовсе не доставлены из Парижа, а сшиты дома, могло представлять для трёх дам опасность, а для королевы и других присутствующих господ – унижение: ходили разговоры даже об «оскорблении величества», хотя против адвоката Бонифачо так и не выдвинули никаких обвинений. Но репутация семьи, особенно обеих дочерей, как в таких случаях говорится, «была безвозвратно погублена».
Некоторое время новости передавались только из уст в уста, да и то шёпотом. Ворота дома Провера на площади Санта-Катерина были заперты, а родственники и те, кого считали друзьями семьи, стоило затронуть эту тему, краснели и отказывались что-либо говорить. Единственный обронённый кем-то из них комментарий состоял всего из одного слова: «Невероятно!» Но после отъезда королевы кое-кто из присутствовавших на приёме (главным образом холостяки, не имевшие жён, а, следовательно, и необходимости оправдываться за свои эротические похождения), заговорил свободнее, рассказав о всевозможных пикантных подробностях дела, и теперь префект уже не мог заставить прессу молчать. Десять дней спустя одна особенно смелая сатирическая газета из тех, что не приносят в дома с дочерьми на выданье, опубликовала пространный репортаж. Именно из этой газеты я наконец узнала о произошедшем и, разумеется, была ошеломлена, но потом всё-таки вздохнула с некоторым облегчением, поскольку репортёр написал о том, где и как платья были сшиты, только вскользь, не придавая этому особого значения и не упомянув моего имени: просто «с помощью приходящей швеи». Я сохранила газету, чтобы показать синьорине Эстер после её возвращения из-за границы, и храню до сих пор: ведь меня впервые, пусть и анонимно, вовлекли в громкий скандал (надо сказать, он оказался не последним, хотя о втором подобном случае я расскажу чуть позже, а пока ограничусь тем, чтобы удовлетворить твоё, читатель, любопытство относительно того, что произошло тем вечером в расписанном фресками бальном зале префектуры).
Протокол церемонии подразумевал, что на первом этапе дамы, покинув своих кавалеров, собирались в зале, из-за фресок, которые её украшали, названной «залой с нимфами», где при необходимости могли оставить в гардеробе накидку и поправить перед зеркалом платье или причёску. Когда поток гостей иссякал и ворота префектуры закрывались, дамы должны были присоединиться к своим мужьям, отцам и братьям в зале с фресками на морскую тематику и отдать должное лёгким закускам в ожидании проходившей в главном зале аудиенции у королевы, перед которой один за другим, в порядке важности, проходили жаждавшие оказать ей знаки уважения гости. По окончании этой церемонии планировался бал.
Едва синьора Тереза с дочерьми вошли в залу-гардеробную и сняли свои накидки, прочие дамы, как язвительно и с плохо скрываемой завистью сообщала газетная хроника, чуть не задохнулись от восхищения и удивления при виде трёх «парижских» платьев. Гордые пожилые аристократки, разумеется, лишь бросали на
