Владимир Дудинцев - Между двумя романами
(Жена. Да и у нас, на Географическом, в университете, так практиковалось. Например: "Читайте Ога, французского геолога, читайте, но критически".)
Так вот, я говорю: вы воспроизводите механическим путем, а это строго-настрого... это страшное нарушение процесса!.. - Ха-ха-ха! Какой, скажи скорей... какой закон?... скорей... а то не могу!.. Вот такие вещи... Потом один из них меня стукнул по затылку. Я задумался, голову опустил... Тогда другой ребром ладони снизу вверх: "Чего нос повесил?"
Так меня долго расспрашивали - целый день. Но отпустили. Почему - до сих пор не понимаю. Чем-то я им не подошел...
В связи с этим - один эпизод... Через неделю-другую после допросов иду по коридору в перемену между лекциями. Навстречу мне - студент Чеховский. Идет - иссера-бледный, как из-под земли вылез. Он пропадал где-то, не бывал на лекциях некоторое время.
- Дудинцев, здорово! Ты на свободе?
- А где же я должен быть?
- Тебя же забрали, ты же главарь группы... Мне протокол показывали... твоя подпись... я же знаю, ты заметки в стенгазету подписывал...
Не скажу, чтобы мне было приятно это слышать. Звонок. Расходимся на лекции. На перемене опять Чеховский: "А, Дудинцев, ты не в тюрьме?" Начисто забыл о предыдущем разговоре. И так несколько раз. Его память осталась там, откуда он вернулся...
Теперь, через много лет, я порой задумываюсь о том, что этот студент для меня фактически сыграл роль судьбы. Ведь ясно, что могло случиться, если бы Чеховский не выдержал побоев и дал против меня показания. Вот мы часто рассуждаем о чести, о предательстве. Но эти рассуждения отвлеченные, теоретические. Иногда я спрашиваю себя: многие ли смогли бы подтвердить свои благородные убеждения, находясь в руках палача... Не знаю... Но с одним таким человеком я был знаком.
Глава 20
ВТОРОЙ ВИЗИТ В КГБ
И вот, снова вызов в КГБ. То был 37 год, а теперь - 58-й. Как я уже рассказывал, Никита Сергеевич и так и сяк склонял мое имя на III съезде писателей. И, в противовес нарушителю спокойствия Дудинцеву, с удовлетворением отмечал, что есть у него, на кого опереться. "Мои автоматчики" - так называл он писателей, таких, как Алексей Сурков, Василий Смирнов, Софронов, Кочетов и еще, и еще...
"Автоматчики" существовали и в другой, неписательской, среде. Те особенно стояли "начеку". И вот меня вызывают в КГБ... Зачем? Видимо, свыше поступило указание припугнуть, чтобы не больно распускал язык. Чтобы немножечко...
Меня приглашали два раза. С утра до ночи торчал в Комитете... Должен сказать, что, когда в студенческие годы меня таскали в НКВД, мне там дали подписать листочек - обязательство ничего не разглашать из того, что происходит со мной в стенах этого учреждения. В противном случае я буду нести ответственность - по какому закону - не сказано. Я подписался. Но когда меня вызвали вторично, я был уже тертый калач и никакой листочек никому не подписывал. Я так подумал: уже был XX съезд, и всякие эксцессы осуждены. К тому же и Берии уже нет. Пора обществу опомниться и перестать с этой организацией сотрудничать на предмет самоуничтоже-ния. Ведь что было? Люди, попадавшие на допрос и иногда получавшие, вот, в моем лице, по физиономии, а может быть, и еще хуже, они потом хранили гробовое молчание. Они соучаство-вали со своими палачами! Вот какое дело... Такая странная, крайняя степень подавления человеческой личности.
Я тогда подумал - такой был у меня ход мысли, - надо, наоборот, привлечь как можно большее количество людей, так сказать, поставить в известность. И когда я вернулся с допроса в первый день, я тотчас же пустился по всем квартирам своих друзей. И всех об этом известил. И когда я снова уходил на следующий день, мы с женой договорились: если я до такого-то часа ей не позвоню, - она тут же начнет извещать друзей, что я исчез.
Но я еще не рассказал о первом дне. Там меня допрашивал генерал, как две капли похожий на моего Ассикритова в "Белых одеждах". Он и послужил мне моделью. В первый день допра-шивал по поводу одного из многочисленных моих визитеров - ко мне много приходило людей. Пытался вызвать меня на беседу об изъянах нашей системы. О недостатках главных персон. В частности, Хрущева. И я, уже до некоторой степени будучи человеком-чертом, я громко и подчеркнуто давал отпор. Он меня спрашивает, генерал, и вдруг говорит: "Вы вот такого знаете человека?" - и фамилию называет. Вроде бы Чариков - не помню точно.
- Не знаю, ко мне многие ходят. Всех не упомнишь.
Показывает фотографию: в фас и в профиль, как арестованного снимают. И это в то самое время - 58 год, - когда Хрущев сказал: у нас заключенных нет.
Я опять не узнаю. Он мне - примету:
- Безрукий, помните?
Мгновенно сверкнуло в памяти: безрукий преподаватель общественных наук в консерва-тории. Его привела учительница музыки, студентка консерватории, мою дочку Машу учила.
- Да, вспоминаю, приходил, даже чай пил.
- Вот как? Интересно, - пронзительно смотрит на меня генерал и показывает мне протокол допроса этого самого, что ли, Чарикова, где тот признается, не помню уже, в каких словах, но смысл: он, Чариков, нашел общий язык с Дудинцевым в критике нашей общественно-политической жизни. Вот так.
Я в недоумении. Ничего подобного не было! Тогда генерал делает вокруг моей головы какие-то пассы, накладывает пятерню мне на темя и впивается взглядом: глаза в глаза. Какое чудное мгновенье! Мой писательский мозг фиксирует и отправляет в закрома памяти всю картину. А на поверхности я спокойно говорю:
- Напрасно вы так, ведь я не мальчик. И на войне побывал...
Вот такой был первый день допроса...
Забегая вперед скажу: Чариков этот оказался провокатором и вовсе не сидел в это время, а наслаждался отдыхом в спецсанатории. Обо всем этом со слезами раскаяния на глазах рассказала мне учительница музыки и просила простить ее.
Вечером того дня сидели мы на кухне, пили чай. Разговаривали. Было нас пятеро: мы с женой и гости - поэт Виктор Гончаров, Борис Николаевич Любимов - "дядик Борик" - и Надежда Александровна Павлович - поэт и биограф Блока. Я еще расскажу, как она стала мне названой матерью и бабушкой моим детям. Очень пожилая и чрезвычайно верующая.
Конечно, мы говорили о моем разговоре с генералом и о том, чего ожидать в дальнейшем. В частности, Борис Николаевич сказал: "Они ведь серые - прошу запомнить". Обсуждали еще предложение мне от "Роман-газеты" членство в редколлегии... Гости разошлись. Мы с женой, взволнованные, даже в каком-то приподнятом настроении - боевой дух взыграл. Идем ко мне в кабинет. Наталка протягивает мне билет в кино (у нас рядом кинотеатр) и говорит: "На чешскую комедию "Адам и Ева" - хочу тебя развлечь". Переходим в другую комнату - у нас ведь трехкомнатная квартира. Тут Наталка возмущенно предлагает: "Да позвони ты Гусеву, пусть Хрущеву расскажет!" В эти примерно дни секретарь Хрущева Гусев звонил мне. Я уже говорил об этом...
- Ну как, сводила вас жена на комедию? - были первые слова генерала при встрече на следующий день. - Хоть мы и серые, - продолжал он, - но, как видите, интересуемся киноискусством.
Я, конечно был до некоторой степени ошеломлен, но виду не подал. Спокойно отвечаю:
- Раз вы вездесущи, как бог в этой комедии, то знаете, что серыми вас назвал не я.
А он продолжал, даже как-то хвастливо, показывая свою "вездесущность":
- А насчет редколлегии: отчего же не принять предложение? Мы даже советуем. (Потом это предложение как-то само собой рассосалось). А что касается жалобы Никите Сергеевичу, поостерегитесь: у нас найдется на вас материальчик.
Вот так прошел второй день. Никаких признаний я не делал и никаких бумаг не подписывал. На том дело и кончилось.
А дома мы с женой почесали в затылке: вот так история! Жена пошутила: "Живем со всеми удобствами!" С какого времени жили мы с дополнительными "удобствами" - не знаю...
Глава 21
ГОСТЬ ИЗ ФРАНЦИИ
А теперь самое время остановиться на посещении моей квартиры помощником, вернее сказать переводчиком, де Голля Константином Андрониковым. Этот рассказ в какой-то мере связан с предыдущей главой.
Был предварительный звонок: "Здравствуйте, - на чистом русском языке, - говорит Константин Андроников, переводчик де Голля. Владимир Дмитриевич, я ваш читатель. Хотел бы встретиться". - "Пожалуйста, я с радостью".
В назначенное время приезжает. Первым делом представляется:
- Андроников - чистая линия князей Андрониковых - никакого отношения к вашему Ираклию Андроникову, - заявляет довольно спесиво.
Садимся за стол. Как принято в России. Оказался гурманом: "Ах, кулебяка, ах, расстегай-чики!" Разговариваем... У него есть "Не хлебом единым" на французском. Зашла речь об "Ажанс литерер". Да, коммунистическое агентство. Но нас это нисколько не тревожит. Мы не боимся, что от вашей помощи усилится французекая компартия. Вот советские крабы! Это гораздо интереснее... Так и сказал. Потом преподнес подарки: мне какую-то затертую пластинку, жене - старое платье какое-то, поношенное. Мы онемели и не только не бросили ему эту тряпку обратно, но даже и поблагодарили. Таково бывает действие внезапности! Так что он удалился, чувствуя себя нашим благодетелем.
