Валентин Катаев - Рассказы (сборник)
– По-русски?
– Конечно.
– Я чего-то ничего не разбираю. Про чего они разговаривают?
– Преимущественно про любовь. Нянька говорит, что любовь – это одни глупости и что пусть лучше ложится спать.
– А она что?
– Ты же видишь, выпроводила няньку и пишет письмо Евгению Онегину.
– А что поет?
– Разное. Поет, например, «я вам пишу, чего же боле».
– Признается ему?
– Признается. Ну, в чем дело? Чего ты вдруг завертелась, как на сковородке?
– У меня живот заболел!
– Это, наверно, от переживаний.
– Знаешь что, деда?
– Что?
– Мне надо поскорее в туалет.
– Так чего ж ты? Чеши!
– А ты мне потом расскажешь, что было?
– Обязательно.
– Уже, деда.
– Ручки вымыла?
– Вымыла. Ну, что без меня было?
– Ничего, пишет.
– Уже адрес надписывает? А потом побежит бросать в ящик?
– Нет, нянькин внук понесет.
– Прямо к этому Онегину?
– В собственные руки.
– А он прочитает?
– Тут же.
– И что? Не захочет с ней жениться?
– Это мы потом узнаем.
– Как интересно!
– Кончилось. Перерыв.
– Смотри, деда, опять показалась эта с цепочкой, истолковательница. Что она говорит?
– Говорит, что Чайковский терпеть не мог, когда маленькие дети все время ерзают по креслам и портят импортную мебель.
– Это он про меня?
– А про кого же еще?
– А потом что будет?
– Объяснение Онегина с Татьяной.
– Он не захочет с ней жениться?
– Вот уже начинается, и мы сейчас все узнаем. Что ж ты закрыла глаза?
– Я боюсь!
– Чего?
– Что он сейчас придет и не захочет жениться.
– Уже пришел.
– Что он ей поет?
– Поет, чтоб не отпиралась.
– А она отпирается?
– Нет, не отпирается.
– Вот дура! Надо, чтоб отпиралась! А теперь что он ей говорит?
– Говорит, что, в общем, ее не любит.
– А она?
– Сидит как убитая.
– Из ружья?
– Нет, морально.
– Бедненькая. Уже кончилось? Можно открыть глаза?
– Открывай. Занавес.
– А потом что будет?
– Потом, милая моя, будет крепкий, здоровый сон маленькой девочки в своей уютной кроватке.
– Милый, дорогой дедушка! Самый любимый! Не отправляй меня спать! Еще совсем немножко. Я хочу только узнать, что будет потом.
– Будет бал у Лариных.
– У этих двух – у Тани и Оли? И он тоже приедет, этот противный Евгений?
– Обязательно. Тише. Начинается.
– Это бал?
– Самый настоящий. Видишь, танцуют.
– Хайкин дирижирует?
– Да.
– Это что, Первое мая?
– Нет, именины Татьяны.
– А почему этот Евгений Онегин танцует не с ней, а с ее сестрой, резвушкой?
– Чтобы отомстить Ленскому.
– А что Ленский?
– Известно что, нервничает.
– А Татьяна?
– Тоже нервничает.
– Я б лучше назло этому Онегину пригласила танцевать этого Ленского. Верно, дедушка?
– Верно. Вообще ты у нас молодец. Но, конечно…
– Знаю, знаю. Против овец. Да, деда?
– И перестань наконец ерзать. А главное, не ломай обстановку. Чего ты буйствуешь?
– Я боюсь.
– Чего же ты боишься?
– Сейчас они подерутся!
– Не подерутся.
– А что будет?
– Будет небольшой семейный скандальчик.
– Какой?
– Дуэль.
– Чего это – дуэль?
– Очень просто. Бах, и готово!
Из пулемета?
– Из миномета.
– А это хуже или лучше?
– Закрой рот, бога ради!
– А про чего он теперь поет?
– Поет про то, что набезобразничал в чужом доме, и просит прощения.
– А ему что говорят?
– Говорят, что, дескать, ничего, бывает.
– А Евгений Онегин что?
– Уехал домой.
– На электричке?
– На лошади.
– Как в цирке?
– Вот именно.
– А Ольга что?
– Ломает руки.
– Кому?
– Себе.
– А что их матерь?
– Упала в обморок.
– А обморок это что – такое кресло, да?
– Молчи. Не крутись. Смотри, ты от волнения вся извертелась. Успокойся. Вот уже, кстати, и кончилось.
– А что потом?
– Ты же знаешь, что бывает потом.
– Суп с котом?
– Вот именно. А теперь безо всяких разговоров марш спать.
– Так ведь еще же не кончилось.
– Для тебя кончилось. Иди спать. Сейчас же!
– Не хочу!
– Ого! Как ты смеешь так дерзко разговаривать со своим любимым дедушкой?
– Дорогой, милый дедушка, разреши мне еще немножечко. Я непременно хочу увидеть, как они стрельнут друг в дружку.
– Откуда ты знаешь, что будут стреляться?
– Ты же сам сказал, что будет эта… как ее звать… Когда стреляют друг в дружку!
– Дуэль.
– Вот-вот.
– Категорически!
– Ну, дорогой! Ну, милый! Самый, самый любимый! Дедулечка!
– Ишь ты, какая хитрая. Знаешь подход к своему деду. Ну, ладно. Еще десять минут. Самые последние. Только сиди абсолютно спокойно. Начинается.
– О, мельница! А где же мельник? Деда, он уже превратился в ворона?
– Мельник из другой оперы.
– Мы уже ее смотрели?
– Тысячу раз.
– Это когда князь женился с другой, а дочка мельника бросилась в воду, превратилась в русалку и выродила себе маленькую русалочку, верно, деда?
– Приблизительно. И закрой рот хоть на одну минутку, а то нет никаких сил!
– А про чего он поет? Про змей?
– Про каких там еще змей?
– Про удавов. То слыхали какие-то львы, а теперь какие-то удавы удалились. Деда, куда они удалились?
– Ты меня сведешь с ума! Вовсе не удавы, а «куда, куда вы удалились, весны моей златые дни». Значит, не удавы, а златые дни удалились. Ясно тебе?
– Ясно. А куда они все-таки удалились?
– Понятия не имею. Сиди и не ерзай! Имей в виду, если будешь портить мебель, я сейчас же перекинусь на вторую программу.
– Дедушка, не надо! Умоляю тебя. Там, наверно, сейчас показывают этот… дикий бред.
– Что ты городишь? Какой бред?
– Дикий. На диком бреде.
– Так не бреде, а бреге.
– А что это такое – бреге?
– На берегу, значит.
– По-французски?
– По-церковнославянски.
– Все равно, лучше будем смотреть про расстрел.
– Про что?
– Про… ну, этот… расстрел.
– Не расстрел, а дуэль.
– Ну да, дуэль.
– Ладно.
– А где у них пулеметы?
– Не пулеметы, а пистолеты. Сейчас принесут. Вот уже принесли.
– Один заряженный, а другой пустой, да, деда?
– Ничего подобного, все по-честному. У обоих заряжено.
– Минами?
– Пулями.
– И они стрельнут пулями друг в дружку? А если один опоздает стрельнуть?
– Тогда ему труба.
– На трубе будут играть? Дорогой, милый дедушка, спрячь меня, я боюсь… Боюсь…
– Перестань визжать и не лезь под стол!
– Боюсь… Боюсь… Они сейчас громко стрельнут. Я лучше закрою глаза и заткну уши. Дедушка, уже стрельнули?
– Стрельнули. Вылезай!
– Кто кого убил?
– Онегин Ленского.
– Насовсем?
– Абсолютно. Чего ж ты плачешь, дурочка?
– Мне жалко этого, Ольгиного. Лежит на полу. Дураки, дураки, дураки. Не хочу больше смотреть эту противную постановку.
– И правильно. Иди лучше спать. У тебя и так глаза слипаются.
– А что будет дальше? Татьяна утопится?
– Не утопится.
– А что же?
– Я тебе завтра утром все расскажу. А теперь скажи «спокойной ночи» и ступай баиньки.
– Спокойной ночи, дорогой, милый дедушка. Спокойной вам ночи, приятного сна, желаем вам видеть козла и осла…
– Козла и осла не надо. Не тяни кота за хвост. Закругляйся.
– Осла до полночи, козла до утра…
– Иди, иди…
– А завтра утром расскажешь, что потом было?
– Непременно.
– Дедушка, уже завтра. Можно к тебе?
– Во-первых, сначала надо вежливо постучать в дверь, а потом что?.. Знаешь, что надо потом?
– Знаю, знаю. Надо сказать: с добрым утром, дорогой, милый дедушка. А теперь скажи, что потом было? Она утопилась?
– Нет, не утопилась.
– А что?
– Вышла замуж за генерала.
– А генерал старый?
– Так себе. Не первой свежести.
– Глупышка! Я бы ни за что не женилась со стариком.
– Почему?
– Потому, что у старика уже есть жена. А я хочу жениться с молоденьким, кудрявеньким, хорошеньким.
– Зачем же тебе непременно понадобился кудрявенький и хорошенький?
– Чтобы не стыдно было с ним идти по улице.
1965
Железное кольцо
– Ребята, у кого махорка? Спасибо. Тьфу, на какой, однако, отвратительной бумаге печатаются наши стенные газеты. Еще стаканчик. Итак, я продолжаю:
Надоели доктору студенты, надоели пивные кружки, надоели тайные свидания, дуэли и голубые глаза красавиц, и отправился он с пуделем скитаться по свету.
По дорогам проходит Вечным жидом, по морям – Летучим голландцем, по городам – знатным путешественником. Много повидал доктор диковинных стран, людей и городов.
Он танцевал в Барселоне на свадьбе, охотился в Индии на слонов, в Нагасаки увлекался гейшами, а в Риме написал отличную новеллу в духе «Декамерона».
Все эти свои приключения он отлично помнил, потому что был бессмертен, но ко всему был равнодушен по этой же причине.
Много лет, а может быть, и веков, путешествовал доктор таким образом. И пудель путался у него под ногами, вертелся, клал лапы на грудь и язвительно лаял, причем вытягивал из оскаленной пасти и разворачивал красный язык, похожий на детского ярмарочного свистящего змея или на жало геральдического льва.
