Валентин Катаев - Рассказы (сборник)
– Куда?
– А гулять.
– А уроки?
– Уроки – вечером.
– Ну как знаешь. Только имей в виду: потом тебе же будет хуже. Учти это.
– Учту, – сказал легкомысленный Вася и бодро побежал на улицу пускать кораблики.
Описание серебристых ручейков, воробьев, набухших почек и прочего, к сожалению, пропускается ввиду острого недостатка места в праздничном номере журнала.
Одним словом, Вася пускал кораблики, но мысли его были далеко. Сосредоточенно сморщив лоб, он хмурился и бормотал:
– Пятерка – пять рублей. Четверка с плюсом – четыре пятьдесят. Четверка – четыре рубля. Тройка с плюсом – три пятьдесят.
И пухлые губы его деловито шевелились.
И вот в один прекрасный день (описание одного прекрасного дня за недостатком места и за отсутствием у автора крупного изобразительного таланта пропускается) раскрасневшийся, ликующий Вася вбежал в комнату и торжественно бросил на стол перед мамой дневник, густо запачканный чернилами.
– Давай восемнадцать пятьдесят, – задыхаясь, сказал он.
– Восемнадцать пятьдесят? – сказала мама, удивленно подымая брови. – Какая странная цифра! Ты, наверное, что-нибудь перепутал. Не так подсчитал. Наверное, пятнадцать или двадцать?
– Нет, восемнадцать пятьдесят. Я хорошо подсчитал. Давай деньги. Ты обещала.
– Позволь, – слегка побледнела мама. – Как же это получилось?
– А так и получилось. Очень просто. Всю неделю старался. По письму кол – один рубль. По арифметике домашней двойка – два рубля. По арифметике устной кол – один рубль. По пению пятерка – пять рублей. Поведение четверка – четыре рубля. Прилежание двойка – два рубля. Рисование тройка с плюсом – три пятьдесят. Всего восемнадцать рублей пятьдесят копеек. Можешь проверить, честно заработал.
Папа хотел что-то сказать, но, вспомнив, что отстранился, молча рухнул на диван лицом вниз и затрясся от хохота. А у мамы глаза сделались совершенно круглые, а лицо побледнело как бумага. Она дрожащими руками взяла мальчика за толстые, красные щеки, заглянула в его синие простодушные глаза неутомимого работяги и с ужасом прошептала:
– Васенька! Мальчинька мой! Дружок! Как же это тебя угораздило? Солнышко мое!..
– Я бы это солнышко с наслаждением отшлепал! – простонал папа в подушку.
– Это непедагогично… – неуверенно пролепетала мама.
Одним словом, хотя автору и очень хотелось написать в первомайский номер солнечный, лирический рассказ, где бы большой, красивый отец, посадив на спину своего малютку, шел на Красную площадь смотреть первомайский парад, но, к сожалению, не получилось.
1947
Дорогой, милый дедушка
– А что сейчас будет?
– А ты прочти.
– Я не могу.
– Скандал! Такая большая девочка и до сих пор не научилась читать. Ты же знаешь буквы?
– Знаю.
– Ну, так что там написано на экране? Какая первая буква?
– Три.
– «Три» не буква, а цифра. А это буквы. Понятно тебе?
– Понятно.
– Теперь говори, какая это буква?
– Забыла.
– Вот тебе и раз! Это же буква не простая, а буква твоей мамы.
– Ж?
– Это когда твоя мама была такая же маленькая, как ты. А теперь у нее другая буква. Ну?
– Е? Евгения?
– Верно. А потом какая буква?
– В.
– Молодец. Дальше?
– Г.
– Умница. Потом?
– Опять три. Нет, нет! Опять Е.
– Верно. Дальше.
– Дальше Н, потом И, потом еще раз И, но только со скобочкой наверху. Да, деда?
– Абсолютно верно. А все вместе? Только не сразу, а сначала подумай хорошенько. И не ерзай, а сиди смирно. Ну, складывай буквы.
– Не могу!
– Пой.
– Петь?
– Ну да. Пой красиво и музыкально.
– Ев-ге-ний.
– Молодец! Дальше.
– Дальше буква О. Москва. Да, деда?
– Москва здесь ни при чем. Ты не гадай и не хитри, а читай по буквам.
– О. Н. Е. Г. И. Н.
– А вместе?
– Евгений Онегин.
– Гениальный ребенок!
– Деда, а что наверху написано маленькими буквами, я не могу разобрать.
– Написано «Чайковский».
– Корней Иванович?
– Слава богу, нет.
– А какой?
– Петр Ильич.
– А он что?
– Он, вообрази себе, композитор.
– Это сейчас его показывают на экране?
– Его.
– Какой красивый, с бородой! А это кто сейчас появился? Его дочка?
– Не думаю.
– А кто?
– Истолковательница.
– А почему у нее такие сердитые мездри?
– Не мездри, а ноздри. Сколько раз я тебе говорил. Пора знать. И сиди спокойно, не вертись. Не мешай слушать.
– Что слушать? Как она истолковывает? А когда начнется самый этот Евгений Онегин?
– Уже начинается.
– А это что показывают?
– Оркестр.
– А почему там так много пустых стульев? У музыкантов грипп? Как скучно! Может быть, перекинемся на вторую программу? Вдруг там «Спокойной ночи, малыши»? А то здесь все равно ничего не видно, а только немножко слышно.
– Молчи. Сейчас все увидим. Вот уже видно.
– Это на даче? А чего они делают?
– Варят варенье.
– Какое?
– Вишневое.
– С косточками?
– Без.
– А косточки?
– Вынули шпильками.
– И выбросили?
– Да.
– В оркестр?
– Молчи. Не мешай.
– А еще что они делают?
– Поют.
– Про львов?
– При чем здесь львы! Поют совсем про другое.
– Нет, про львов. «Слыхали львы, слыхали львы». Деда!
– Что?
– А львы слыхали?
– Не имею понятия.
– А если слыхали, что тогда? Они сюда не придут?
– Кто?
– Львы.
– Не придут. Здесь не цирк.
– А что?
– Опера.
– Львы в оперу не приходят?
– Редко. В самом крайнем случае.
– А что это за две другие женщины пришли?
– Две сестры.
– Как их зовут?
– Толстенькую Оля, а черненькую Таня.
– А третья сестра где?
– Нету. Только две.
– А мама ходила на троих.
– То совсем другое.
– Цирк?
– Нет, драма.
– Кто эти, которые варенье варили?
– Мама и няня.
– Такие молоденькие?
– Каких бог послал. И молчи. Хоть на минутку закрой рот.
– А Ольга богатая?
– Почему ты решила?
– Красиво одета. С оборочками. А Татьяна, наверное, бедная, да, деда?
– Не скажи! Тоже довольно зажиточная.
– Как интересно. Одна беленькая, другая черненькая, одна резвушка, а другая грустненькая. Деда, я видела, как резвушка пробовала пальцем варенье, а та, другая, Татьяна, все время понарошку книжку учила, наверно, арифметику. Смотри, деда, уже пришли народные песни и пляски, давай лучше перекинемся на вторую.
– Подожди, сейчас будет интересно.
– Придет какой-нибудь мужчина?
– Не исключено.
– Пришел! Пришел! Смотри, деда: идет в пелерине. Деда, это кто? Хайкин?
– Здравствуйте! Откуда взяла?
– Объявляли, что будет Хайкин.
– Так дирижировать же, а не по гостям ходить.
– А этого, который пришел, как звать?
– Ленский.
– А я думала, Пушкин. Точно так же одет, как Пушкин.
– Нет, не Пушкин.
– А почему же у него тогда пелеринка?
– Потому что потому, оканчивается на у. И не мешай мне слушать.
– А он хороший?
– Отличный.
– А он кто?
– Поэт.
– Он муж этой резвушки Ольги?
– Пока еще жених.
– А это лучше или хуже?
– Смотря кому.
– Деда, смотри! Еще какой-то с Ленским пришел. Хайкин?
– При чем тут Хайкин? Хайкин – дирижер.
– А этот?
– Помещик.
– Я не понимаю, про чего ты говоришь?
– И не надо тебе понимать.
– А он кто – Пушкин?
– Почему Пушкин?
– В пелеринке. И голова кудрявенькая.
– Нет, не Пушкин.
– А как его зовут?
– Евгений Онегин.
– А вот и нет! Это Арбенин.
– Что за чушь!
– Арбенин, Арбенин! Я его знаю. Он вчера тут по телевизору уже сходил с ума, когда отравил мороженым свою Нинку.
– Да нет. То было совсем другое. То была драма.
– А это?
– Опера.
– Какая?
– «Евгений Онегин».
– А он хороший?
– Так себе. Типичный представитель разочарованного дворянства.
– А Татьяне он хороший?
– Отличный. Лучше не надо. Видишь, она даже с ним пошла гулять подальше от дома.
– А он кто? Поэт, как Ленский?
– Нет.
– Значит, про зайчиков?
– Не понимаю.
– Ну как же, деда! Ленский ведь поэт, значит, пишет стихи, а этот Евгений Онегин – про зайчиков.
– Ничего не понимаю. Про каких зайчиков?
– Ну, про заек.
– Ах, прозаик! Так бы ты сразу и сказала. Нет, он не прозаик.
– А про чего?
– Про ничего. Ты мне уже, моя милая, надоела хуже горькой редьки. Смотри лучше на экран.
– Татьяна уже в него влюбилась?
– Похоже на то.
– Деда, а потом она бросится в воду?
– Ерунду говоришь.
– Нет, не ерунду. Я сама видела. Только тогда она была дочка мельника.
– Ладно тебе болтать. Слава богу, уже антракт.
– А что будет потом?
– Сцена письма.
– Диктовка?
– Еще хуже. Сочинение. Молчи. Начинается.
– Так быстро?
– А чего тянуть кота за хвост. Раз-раз – и готово!
– Что она делает? Легла спать?
– С нянькой разговаривает.
– По-русски?
