Герой со станции Фридрихштрассе - Максим Лео
— Ну, вообще-то я уже давно не работаю на железной дороге…
— Знаю, знаю, у вас видеотека. Если честно, я и не думал, что в наше время они еще существуют. Хотя, говорят, виниловые пластинки и даже кассеты снова пользуются спросом у молодежи.
— Да уж, думаю, это ностальгия по прошлому.
Президент внимательно посмотрел на него:
— Да, интересно. Как вы думаете, откуда взялась эта ностальгия?
Хартунг помедлил с ответом: ему казалось странным обсуждать с главой государства виниловые пластинки и ностальгию. С другой стороны, он часто об этом размышлял, уж точно чаще, чем о европейской политике Германии.
— У меня есть подозрение, что чем прогрессивнее и сложнее становится мир, тем больше людям хочется вернуться к прежней, простой жизни. Моя соседка Беата, например, делает дыхательную гимнастику в лесу и смотрит только мелодрамы, которым не меньше тридцати лет, потому что, по ее словам, любовь в то время была намного красивее.
— Верно! — воскликнул президент. — Любовь тогда была красивее, по крайней мере в кино. Представьте себе, мои внуки смотрят «Бум» с Софи Марсо, который я смотрел еще в молодости.
— А кто не смотрел? Софи Марсо… Я, наверное, пересмотрел все фильмы с ней. Она же просто…
— Бомба, — сказал президент с мечтательной улыбкой.
Его ассистентка раздраженно закатила глаза.
— Какой ваш любимый фильм, господин Хартунг?
— Сложный вопрос для владельца видеотеки. Это все равно что спросить отца, какую из дочерей он любит сильнее. — Хартунг на мгновение задумался. — Хотите честный ответ?
— Непременно!
— «Жандарм из Сен-Тропе».
— Не может быть! — воскликнул президент. — Это же один из моих самых любимых фильмов. Луи де Фюнес, этот народный комедиант, для франкогерманской дружбы сделал чуть ли не больше, чем все министры иностранных дел, вместе взятые.
Хартунг не верил своим ушам. Они с президентом оказались родственными душами! Такого от этого вечера во дворце Бельвю он совсем не ожидал.
— Дорогой Хартунг, наш разговор только укрепил мою уверенность в одной мысли, которая возникла у меня при просмотре ток-шоу с вашим участием. Как вы знаете, в этом году мы отмечаем тридцать лет со дня падения Стены. Но кажется, будто никому этот праздник не нужен. Все жалуются, люди разочарованы, подавлены, злы. Мы забыли, какой подарок преподнесла нам история, снова объединив нас, немцев, после стольких лет разделения. Подумать только, Хартунг, как же нам повезло! Но никто этого не видит и не чувствует. Людям не хватает любопытства, вдохновения, а прежде всего — примеров для подражания. И тут, Хартунг, появляетесь вы!
— Что?
— Давайте я вам объясню. Я увидел вас по телевизору, и вы захватили мое внимание, вы затронули мою душу, в конце я чуть было не заплакал. Можете спросить у моей жены, она подтвердит. В истории вашей жизни, дорогой мой Хартунг, есть все, чего нам так не хватает сегодня: сила духа отбросить все кажущиеся непреодолимыми препятствия; стремление к свободе; вера в любовь. Нам нужны такие герои, нам нужны такие истории. Заразите нас своим примером, Хартунг!
— Хорошо, но как вы себе это представляете?
— Все должно остаться строго между нами, господин Хартунг, — сказал президент, его ассистентка кивнула, а пресс-секретарь приготовил блокнот. — Наша проблема состоит в том, что все тридцать лет на виду были одни и те же восточногерманские проходимцы. Все эти священники, физики и молекулярные биологи, ставшие тогда лицами мирной революции. И не поймите меня неправильно, господин Хартунг, но, по-моему, лица не самые приятные.
Ассистентка хихикнула, седой министр одобрительно хмыкнул. Хартунг глотнул игристого вина.
— Не хочу умалять достижений этих людей, но они, на мой взгляд, не лучшим образом представляют восточногерманский вопрос. Нам нужна новая энергия, нам нужны незаезженные герои. И вот мое конкретное предложение: готовы ли вы, дорогой господин Хартунг, выступить с речью в немецком бундестаге на официальной церемонии, посвященной юбилею падения Стены?
Хартунг, который только-только полностью расслабился, вздрогнул. Выступление в бундестаге? От одной этой мысли у него пересохло в горле.
— Только вообразите, — сказал президент, — помимо депутатов и министров, будут, конечно же, и представители бывших стран — участниц коалиции. Президент Франции, возможно, лично посетит церемонию. Горбачева тоже пригласили. А потом, господин Хартунг, к трибуне выйдете вы, железнодорожник из Восточного Берлина с отменным вкусом в области кино. Вся Германия будет слушать вас. Ах, да что там, вся мировая общественность! Мой дорогой Михаэль, ухватитесь за полу пальто мировой истории!
Хартунг потерял дар речи, он чувствовал, что все зашло слишком далеко. До сих пор все это было игрой, рискованной, но игрой. Вот только одно дело — появиться в развлекательной программе с Катариной Витт, совсем другое — выступать на международной сцене вместе с французским президентом и Горбачевым. Он не мог взять на себя такую ответственность, не имел права так, обманом, пролезть в мировую историю. И что будет, если однажды его обман раскроют? Так ли уж незначительны были искажения правды? Он опозорит не только себя, но и всю страну.
— Понимаю, — сказал президент, — вас немного шокировало мое предложение, ведь это такая большая ответственность. Но подумайте о том, какое воздействие это окажет: простой восточногерманский мужчина возьмет слово и поставит на место всех тех, кто утверждает, что простые люди, в особенности восточные немцы, так и не были услышаны. Вы станете живым доказательством подлинности и прозрачности нашей демократии.
— Это нисколько не снижает давления ответственности, — сказал Хартунг, к которому вернулся дар речи. — Это огромная честь для меня, господин президент, но, боюсь, я не смогу этого сделать. Я не выдержу нервного напряжения, да и не знаю, что мне там говорить.
— Расскажите о себе. Я всегда рассказываю людям о себе, сыне рабочего из Бохума, вступившем в СДПГ без аттестата о среднем образовании, а теперь заседающем во дворце Бельвю в качестве главы государства. Мне кажется, подобные истории говорят о нашей стране больше всяких абстрактных социологических исследований.
— У меня тоже нет аттестата, и это, безусловно, стало причиной того, что сейчас я работаю в почти разорившейся видеотеке. Не думаю, что могу служить примером для подражания.
— Вы проявили смелость в нужный момент!
— С тех пор прошло уже тридцать шесть лет, и я был не смелым, а влюбленным.
— Но это одно и то же, Хартунг! Нужно иметь смелость, чтобы так влюбиться!
Хартунг глубоко вздохнул:
— А что, если я на самом деле никакой не герой?
Что, если все это просто… недоразумение? Президент
