Первое поле - Александр Васильевич Зиновьев
– Как спалось в трюме?
И услышал:
– Как подкошенная. Вчера немного посидели, попели, пока язык не стал заплетаться.
– А я совсем без сил упал, – ответил Матвей. – Только что слышал, как вы пели. Под вашу ковбойку и заснул. – Подумал, что ещё сказать. – Как песня подходит под вот этот пейзаж, реку! Красота-то какая.
Матвей невольно провёл рукой полукруг перед собой.
– Я впервые вот так, на такой реке. Завораживает. – Помолчали.
– Учил географию и представить себе не мог, в голову не приходило, что сибирские реки такие… – Матвей поискал слово, – яростные, неохватные.
Ещё помолчали. Даша – это было хорошо видно по её лицу – тоже была заворожена рекой, всем, что так красиво раскрывалось перед их юностью.
Матвей через минуту-другую добавил:
– У меня по географии всегда пятёрки! – Подумал о школе, договорил: – Единственный предмет, по которому всегда только пятёрки.
– Вот поэтому ты и здесь, на реке, – не поворачивая к Матвею головы, произнесла Даша и через миг-другой продолжила: – Не девчачье как будто это дело, геология, но пока молодая, не замужем… это моё. Надышаться не могу.
Матвей слушал и пробовал ощутить, приблизить к себе эту фразу про «не девчачье это дело». По книгам он знал, что девушки тоже работают геологами, но по своему возрасту ещё был очень далёк от настоящего понимания этой стороны жизни женщин.
– Даша, а у тебя родители тоже геологи? – спросил Матвей.
Даша не сразу ответила, даже как-то губы сжала, как будто что-то нехорошее вспомнилось.
– Да нет, не геологи. Не обязательно же по стопам. Мама в издательстве. Корректор. Говорят, самая древняя профессия. А папа… – Даша и слово «папа» произнесла как-то незнакомо, и уж совсем долго молчала. Так долго, что Матвей подумал, что забыла. Но Даша не забыла. – Я в сорок втором родилась, двадцать девятого марта, а папы уже не было. Мне потом мама рассказала. Он у меня в секретном институте работал. На фронт не брали: специалист. Но упросил. Их тогда пол-отдела ушли на фронт. Вот. Я родилась, а его и не стало. Так что мне и за него надо упираться (стараться).
В это время сзади них почти с грохотом упал в воду ствол большой сосны. Даша и Матвей обернулись и увидели трагическую картину гибели красивого дерева, которое ещё изо всех сил цеплялось корнями за землю, но силы его не хватило, и ствол его поворачивало течением, выкручивая ему из земли корни, и, выдернув, понесло вместе с водой, с торчащими вверх двумя высокими, только что живущими, питающимися соками земли корнями, чтобы измочалить его на перекатах, лишить корней и где-нибудь через двести километров выбросить на повороте на берег.
Не отрываясь смотрели коллеги на это в общем природное, на эту весеннюю силу реки. Конечно, сочувствовали, понимая, что это выше их сил и желаний. Матвей мысленно чертыхнулся, но поделился тем, что утром пережил, проснувшись:
– Сейчас проснулся. Ещё глаза не открыл. Лежу, слышу, шумит. А что – никак не соображу. И шумит почему-то прямо в сантиметрах от уха. Вчера набегались, и совсем забыл, что перебрались из дома. Слушаю, слушаю. И понимаю, что как будто вода шумит. Но откуда в доме вода? Откуда? Так и не догадался, пока глаз не открыл. А это мы, оказывается, плывём, это я в трюме. И вода – это за бортом. – Замолчал и через минуту: – Песню вашу, как вы пели, вспомнил.
Буксир дымил трубой (дым теперь, после поворота, уносился ветром вбок), упирался и тянул за туго натянутые два троса баржи. На медленно проплывающих берегах открывались поляны болот, марей, сопки, уходящие вверх, поросшие лиственницей. Вода в реке поутру была густой, какого-то глубинно-глубокого сине-коричневого цвета, если такой цвет вообще мог существовать в природе! Ветер выдувал из реки брызги, огибал усы волн от буксира. Всё вокруг жило и спешило жить своими законами, не очень обращая внимания на Дашу и Матвея.
Постепенно народ просыпался. Заходили, заговорили, потянуло дымом, запахло кашей. Первый, с ясным небом, с лёгкими и совсем белыми облаками, рассыпанными по небу, день начался.
Шли против течения трудно. Рабочие партий и геологи отоспались, по большей части сидели кто где и смотрели на берега, на воду, на не меняющееся высокое небо. От неожиданного безделья появились разговоры на разные темы, взрывами хохот, когда кто-то вспоминал анекдот, вечером песни. За все дни только один посёлок проплыл мимо них. На берегу стояли
