Шоссе Линкольна - Амор Тоулз
— Знаешь, что я думаю? — сказал ковбой. — Я думаю, шел бы ты на хер.
Он повернулся и пошел прочь. Вот так, просто. Даже не попрощался.
Признаюсь, я немножко скис. Вот, помогаешь незнакомцу понять, какую тяжесть он на себя взял, а он поворачивается к тебе задом. Такая реакция может навсегда отвратить тебя от благих порывов. Но еще один урок сестры Агнессы заключался в том, что, исполняя труд Господень, надо иметь терпение. Ибо так же верно, как то, что праведный встретит препоны на пути к справедливости, Господь так же верно даст ему средства, чтобы их преодолеть.
И — чудо! Что вдруг является передо мной, как не мусорный ящик перед кинотеатром, полный до краев вчерашнего мусора. И среди бутылок от кока-колы и коробок от попкорна торчит стандартная доска два дюйма на четыре, длиной с руку.
— Эй! — крикнул я на бегу. — Постой секунду!
Ковбой повернулся кругом, и по лицу его я понял, что он готов отмочить что-то изумительное, позабавить всех ребят в баре. Но, боюсь, этого мы не узнаем — я хрястнул его раньше, чем он заговорил.
Удар пришелся на левую сторону головы. Шляпа взлетела в воздух, сделала кульбит и приземлилась на другой стороне проулка. Ковбой упал на месте, как марионетка с обрезанными нитями.
Я ни разу в жизни не ударил человека. И, честно говоря, первое впечатление — было больно. Я переложил доску в левую руку и посмотрел на правую ладонь — углы доски оставили на ней два красных следа. Я бросил доску и потер ладонью о ладонь, убрать жжение. Потом нагнулся — получше рассмотреть ковбоя. Ноги у него были подогнуты, левое ухо рассечено надвое, но он еще был в сознании. Или почти.
— Слышишь меня, ковбой? — спросил я.
Потом заговорил громче, чтобы он наверняка услышал.
— Считай, что расплатился с долгом полностью.
Он посмотрел на меня, заморгал. А потом чуть-чуть улыбнулся, и по тому, как закрылись у него глаза, стало понятно, что он уснул сном младенцы.
Выходя из проулка, я ощутил не просто моральное удовлетворение: шаги как будто стали легче и походка пружинистее.
Скажи пожалуйста, весело подумал я. И походка безмятежная!
Наверное, это было заметно. Потому что, выйдя из проулка, я поздоровался с двумя стариками, и они мне ответили. По дороге в город десять машин проехали мимо, и только механик меня подвез. А сейчас, по дороге к Уотсонам, остановилась первая же машина, и предложили подбросить.
Вулли
Интересная штука с любой историей, раздумывал Вулли — пока Эммет был в городе, Дачес гулял, а Билли читал вслух толстую красную книгу, — интересная штука с любой историей: ее можно пересказывать и долго, и коротко.
«Графа Монте-Кристо» Вулли первый раз услышал, когда был младше, чем Билли. Его семья проводила лето в Адирондакских горах, и каждый вечер перед сном сестра Сара прочитывала ему главу из книги Александра Дюма, а там тысяча страниц.
С тысячью страниц дело такое, что чувствуешь приближение волнующего места, но надо ждать и ждать, когда до него действительно дойдет. Иногда так долго ждать приходится, что по дороге засыпаешь. В большой красной книге у Билли профессор Абернэти пересказал весь сюжет на восьми страницах. И в его пересказе, когда чувствуешь приближение волнующего места, оно появляется мигом.
Взять, например, ту часть, которую Билли сейчас читает. Эдмона Дантеса приговорили за преступление, которого он не совершал, и сажают на всю жизнь в страшный замок Иф. Его еще только ведут в цепях через громадные ворота замка, а вы уже знаете, что он непременно сбежит. Но в повествовании мистера Дюма, до того как Дантес вырвется на свободу, ты должен прослушать столько фраз, главу за главой, что кажется, ты сам уже заперт в замке Иф! У профессора Абернэти не так. В его рассказе герой прибывает в тюрьму, сидит восемь лет в одиночке, завязывает дружбу с аббатом Фариа и чудесным образом сбегает — все на одной странице.
Вулли показал на одинокое облако, плывущее по небу.
— Так, я думаю, выглядел замок Иф.
Наставив палец на прерванное место, Билли посмотрел на облако и охотно согласился.
— С отвесными каменными стенами.
— И сторожевая башня посередине.
Вулли и Билли улыбнулись, увидев одно и то же; потом Билли стал серьезен:
— Можно задать тебе вопрос?
— Конечно, конечно.
— Тяжело было в Салине?
Вулли задумался над вопросом, а в небе замок Иф превратился в океанский лайнер с огромной трубой на месте сторожевой башни.
— Нет, — сказал Вулли, — не так уж тяжело. Точно не так, как Эдмону Дантесу в замке Иф. Просто… каждый день там — как все другие.
— Как это, как все другие?
— В Салине мы встаем в одно и то же время, одеваемся в одно и то же. Каждый день завтракаем за одним и тем же столом, с одними и теми же людьми. Каждый день делаем одну и ту же работу на одних и тех же полях и ложимся спать в один и тот же час на те же кровати.
Хотя Билли был еще мал или же потому, что был мал, он, казалось, понимал, что просыпаться, одеваться, завтракать — само по себе нормально, но есть что-то глубоко несообразное в том, чтобы это делалось совершенно одинаково изо дня в день, особенно в тысячестраничном варианте твоей собственной жизни.
Билли кивнул, нашел место, где остановился, и продолжал читать.
А у Вулли не хватило духу сказать Билли, что, конечно, таков был образ жизни в Салине, но он таков же и во многих других местах. Такой же образ жизни, несомненно, был в пансионах. Не только в «Святом Георгии», последнем, куда сдали Вулли. Во всех трех, где он учился, в одно и то же время просыпались, одевались, завтракали за одним и тем же столом, с теми же людьми, и отправлялись в те же классы, на те же уроки.
Над этим Вулли часто задумывался. Почему начальство этих школ решило сделать каждый день таким, как все другие? По размышлении он пришел к выводу, что делается это потому, что так проще управлять. Если каждый
