Дождь в Токио - Ясмин Шакарами
Вдруг раздаётся гортанный смех.
– Эй! – вскрикиваю я, подбегая к Кентаро. – Ты слышал?
– О чём ты?
– Ну, голоса!
– Какие голоса? – веселится Кентаро.
– Это не шутка!
– Боишься?
– А надо?
– Нет, додзикко. Со мной ты в безопасности.
Мы заворачиваем за очередной угол – и снова вливаемся в толпу.
– Пришли, – Кентаро показывает на узенький домишко, выкрашенный в тёмно-фиолетовый цвет. Вход едва ли больше лисьей норы, зато на страже стоят сразу трое свирепого вида вышибал. Вдоль стены выстроились забавные фигурки: двуногие собаки (или еноты) в соломенных шляпах, с толстыми брюшками и бутылками сакэ. Одни выглядят потешно и безобидно, у других из коротких штанишек торчат чудовищные причиндалы.
– Бар называется «Тануки», – провозглашает Кентаро. – Его нет ни в одном путеводителе. Даже на гугл-картах он не отмечен.
– Это должно успокаивать? – бурчу себе под нос я.
В очереди ещё человек десять, и все явно старше нас. И тут я замечаю табличку над входом: «До 18 лет вход воспрещён».
Предупредить Кентаро об этом сущем пустяке я не успеваю: один из охранников подлетает к нам, радостно чирикая:
– Каваками-сан, ирассяймасэ!
Все оборачиваются к нам.
Несколько раз поклонившись, вышибала заговаривает снова:
– Многоуважаемый сын, как хорошо, что сегодня вы к нам пожаловали!
Кентаро дружелюбно кивает.
– Ваш столик готов, Каваками-сан.
– Сегодня я не один. Это Малу.
– Ирассяймасэ, Малу-сан! – ещё раз глубоко кланяется вышибала. – Сейчас принесут ещё один прибор. Прошу за мной.
Он идёт к бару и знаком велит толпе пропустить нас.
Что, чёрт побери, всё это значит?
Мы заходим в тёмный коридор со скрипящими деревянными полами. Вышибала отодвигает в сторону старый театральный занавес, и при виде убранства бара я испытываю какое-то паническое удивление. Маленькие круглые столики, украшенные латунными подсвечниками, черепами и засохшими розами. Над каждым сидением висит ширма из тёмной летящей ткани, похожая на чёрный нимб. В укромных уголках стоит старинная кожаная мебель с экзотическими шкурами. В воздухе переливается чернильно-синий свет, создающий иллюзию, что бар находится глубоко под водой. Эффект свечения создаётся настенным аквариумом, в котором неторопливо парят вверх и вниз сотни медуз. В центре бара – деревянная сцена, выкрашенная чёрным лаком, а на ней всего один табурет.
Мы занимаем столик в первом ряду, и два официанта тут же приносят приветственные напитки.
– Ты что, президент Японии? – ничего не понимая, спрашиваю я.
– Нет, а ты? – интересуется Кентаро.
– Эм, нет.
– Тогда даже не знаю, к чему всё это, – загадочно улыбается Кентаро, поднимая маленькую чашечку. – Кампай.
Недоверчиво принюхиваюсь к белой жидкости.
– Что это?
– Сакэ, – отвечает Кентаро.
Алкоголь. То, что мне сейчас нужно.
– Будем здоровы, – говорю я и залпом выпиваю сакэ, не чокаясь.
– Медленнее, додзикко, – упрекает Кентаро и тоже пьёт – элегантно, по-европейски.
Тёплое рисовое вино согревает до кончиков пальцев.
– Нам вообще сюда можно? Мне нет восемнадцати лет.
– Мне тоже, но всё легально. Я же сказал, со мной ты в безопасности.
– В опеке тоже не нуждаюсь, – хмурюсь я. – На следующей неделе мне исполняется семнадцать лет.
Выпалив это, прикусываю себе язык.
– У тебя день рождения на следующей неделе?
– Пожалуйста, забудь, что я сейчас сказала.
– Почему?
– Я не праздную день рождения.
– Есть причина?
– Это я должна спросить у тебя! – взмахиваю я рукой. – Зачем мы сюда пришли? И, что гораздо важнее, кто ты?
Вокруг нас снова собралась армия официантов.
– Каваками-сан, всё, как обычно?
Кентаро отвечает по-японски, а я неверяще качаю головой.
– Это особое отношение связано с тем, что твой отец – мировой технологический магнат? – допытываюсь я, когда мы снова остаёмся одни.
– Мой отец возглавляет технологическое предприятие, не более, – приподнимает брови Кентаро. – Что ещё тебе наговорили те три ведьмы?
– Три ведьмы? – невольно усмехаюсь я. – В смысле, Ая, Рио и Момо?
Он ёжится:
– Не называй их имён, иначе они прилетят сюда на мётлах!
– Не уходи от темы, – строго одёргиваю его я. – Мы говорили о твоём отце.
– Тише! Хочешь призвать сюда всех чудовищ ада?
– А твоя мать? Она живёт в Германии или в Японии?
– Ни там, ни здесь.
– Почему вы тогда переехали?
– Слишком долгая история.
– Ты часто бываешь в Германии?
– Довольно часто.
Я разочарованно вздыхаю:
– Ничего из тебя не вытащишь.
– Ну что ты, – он умиротворённо улыбается. – Я тоже хочу узнать тебя получше. Кстати, приму к сведению, что ты владеешь отличной техникой допроса. Но в Японии действуют осторожнее. Близость требует времени – даже если хочется сблизиться сразу.
– Ч-что?
Несмотря на моё расстроенное лицо, Кентаро сохраняет спокойствие и заявляет:
– Я расскажу о своей семье, а ты объяснишь, почему не празднуешь день рождения – когда мы оба будем к этому готовы. Поняла?
– Не возражаю, – мне ужасно неловко.
– Лучше отвечу на первый вопрос, а именно, почему мы здесь, – глаза Кентаро вспыхивают. – Мы увидим необыкновенный танец.
«Стриптиз!» – немедленно решает мой мозг.
– Танец буто, – поясняет джедай, который явно догадывается, что я уже придумала себе какой-то подвох.
– Буто?
– Японский экспрессивный танец. Скорее даже танцтеатр. Трудно объяснить, перфоманс всегда проходит не так, как ожидаешь. Буто гротескный и непредсказуемый.
– Звучит… – я пытаюсь подобрать правильное слово.
– Сложно, знаю. Но, по-моему, буто – самый прекрасный танец на свете. Такой честный, дикий и откровенный.
С моих губ срывается смешок. Кто бы мог подумать, что Кентаро интересуется танцами, да ещё и имеет по этому вопросу аргументированное мнение!
– Буто целиком и полностью обращён внутрь. Чистая экспрессия. Никакие эмоции не остаются тайной, даже если это значит, что мир танцора рушится. Это очень тяжело, особенно для того, кого всегда учили не нарушать правила.
Я заворожённо смотрю на губы Кентаро.
– Знай, в Японии напрочь отвергается всё, что хоть немного отличается от общепринятых норм. Выражение эмоций считается слабостью. Мы всегда держим себя в узде, всегда действуем так, чтобы нас приняли остальные. По сути, подавляем друг друга, сами того не замечая, – Кентаро делает многозначительную паузу. – Буто ломает нормы, напоминая, что в жизни действительно важно.
– И что же? – затаив дыхание, спрашиваю я.
– Чувства, – во взгляде Кентаро столько тепла, что золото в радужке будто плавится. – Настоящие ощущения, показывающие, кто ты на самом деле.
На глазах выступают слёзы – меня глубоко тронули его слова.
– Я сказал что-то не так?
– Нет, – запинаюсь я. – Просто я чувствую слишком много.
– Это же хорошо.
– Нет, если от этого больно.
Кентаро задумчиво смотрит на меня. Страшно нервничая, я спрашиваю ломким голосом:
– Е-ещё раз, этот
