Над окошком месяц - Виталий Яковлевич Кирпиченко
Самолёта 37 на стоянке не было.
— Товарищ командир, — поднял трубку руководитель, — у нас беда! Земцов не вышел на связь. Час уже. Почему час? Да, тут… планшетист новенький… Я что делал? Руководил. Дык, это… Понял! Есть на маршруте, поставлю задачу. Смотреть, где дым! Так точно! Хорошо!
Примчавшийся на Уазике командир, расшвырял всё на КП, обозвал руководителя медведем гималайским, пригрозил, если что, отдать под трибунал всю камарилью и лично всех расстрелять!
Сбежавший под шумок помощник РП, завернул за угол старого кунга и… опешил. На тёплом камешке, прислонившись к тёплой стенке кунга, читал газету потерянный лётчик Земцов.
— Ты…это…?
— Я. А что тут удивительного? — удивился в свою очередь лётчик.
— Тебя ищут, — сообщил, приходя в себя помощник. — Но ты пока там не появляйся, командир тебя убьёт.
— За что?
— Тебя потеряли. Самолёт подняли на поиск, поисковая команда с носилками погрузилась. Убьёт он тебя. Ты посиди тут, а я сбегаю и всё расскажу. И всё равно, держись подальше от командира! Я его таким ещё не видел!
Был у нас в отделе вооружейник — натуральный флегматик. Его сослуживец по полку рассказал нам про него интересную историю.
Во время полётов позвонил ему дежурный инженер и сообщил, что один из самолётов не отстрелялся на полигоне. Просил приехать и разобраться.
— Не может такого быть, чтобы отказали пушки, — растягивая слова, говорил наш флегматичный инженер. — Я сам проверял этот самолёт. Ну, хорошо, я сейчас приеду.
Приехал. Сел в кабину самолёта, стоящего носом к ангару, включил всё, что надо было включить, нажал на гашетку… Веером снарядов разнесло вдрызг металлические сдвижные кассеты ангара. Спокойно все выключив, наш герой не менее спокойно произнёс:
— Ну, я же говорил, что тут всё работает. В лётчике вина.
Мне же этот инженер помнится по другому случаю, в котором я был главным действующим лицом.
Не помню год, когда меняли партийные билеты, но хорошо помню, как это было. У нас на собрании по этому поводу присутствовал представитель политотдела и в своём вступительном слове нацеливал коммунистов подойти к этому мероприятию очень серьёзно, «потому что в партию просочилось много случайных элементов, от которых самое время избавиться».
Выступающие хвалили партию, клялись в верности ей, и всё шло по наезженной колее до тех пор, пока не попросила слова моя соседка по кабинету Валентина Щербатова.
— Да, товарищи коммунисты, — начала она, впялив взгляд в белую стену, — самое время отсеять ненужные элементы от партии. Есть и у нас такие. У (называет мою фамилию) до сих пор не снято партийное взыскание за аморальное поведение, приведшее к разводу. Я предлагаю не выдавать нового партийного билета товарищу…
Вскочил, как на угли случайно сел, политотделец.
— Товарищи! — воскликнул он на подъёме чувств, — кто за предложение коммуниста Щербатовой — прошу поднять руки.
Уткнув носы в пол, никто не поднял руки.
— Ну, смелее, смелее! — подталкивал политотделец общество на акцию очистки партии от неугодных элементов.
Так же, с опущенными носами, мои коллеги, с кем я делил хлеб, соль и спирт, радости и горести, потянули руки вверх.
Меня подмывало крикнуть Щербатовой: «А сама ты с женатым Уткиным спишь! Ну, скажи, Уткин!» Но не крикнул, всё равно Уткин не подтвердил бы мои наблюдения. Он ещё тот был гусь!
Выкрикнул за меня флегматик-вооружейник, только это был уже не флегматик, а натуральный холерик! Но не это он выкрикнул, что я хотел высказать Щербатовой и её хахалю Уткину.
— Да вы что делаете?! — возмутился он. — Да это же самый лучший офицер из всех нас! Им затыкают все дырки, он по три месяца дома не бывает, носится один по трём республикам, каждая из которых больше Франции, и ему за всё это такую пакость?! Кому из нас утром жена машет рукой, провожая на службу? Нет таких! А ему машет! Хотел бы я быть таким «аморальным» типом! Стыдно должно быть нам за наши неблаговидные поступки, но это уже дело чести каждого!
Вот тебе и флегматик!
Коллеги, не подняв носа, всё так же, глядя в пол, подняли руки за то, чтобы я остался в нашей «великой и всепобеждающей» партии, из которой вскоре первыми побежали её «верные сыны», решавшие так рьяно судьбы других.
Лет через пять Щербатова, когда сменился наш начальник, стыдливо призналась мне, что это именно он заставил выступить её.
В полк прислали комплект Уставов СА в новой редакции. Пришло время внести изменения, как-никак лет пятьдесят не делали этого. В старых есть такое выражение — «Посыльный на самокате», попробуй, пойми, что это такое. Уставы прислали, чтобы их изучили и написали в специально отведённой страничке свои замечания, предложения, которые потом дополнительно рассмотрит комиссия. Наш начальник штаба с начальником строевого отдела и ещё там с кем-то написали, что очень хорошие Уставы, что давно надо было их внедрить в жизнь военного человека и общества, и чем быстрее они будут приняты на вооружение, тем лучше! Надо поспешить, потому что без таких Уставов армия страдает.
Вскоре пришёл пакет сверху, и вместо слов благодарности за прекрасный отзыв на новый Устав, наш командир полка (он всегда и во всём прав и виноват) и начальник штаба получили по хорошему взысканию — Уставы были возвращены комиссии с неразрезанными страницами.
Вот и гадай, где тебя подстерегает случай. Знай этот подвох, командир с начальником штаба, накануне отправки злополучных Уставов ночь бы сами листали их и разрезали странички, чего не сделала в своё время недобросовестная типография.
В дивизии и армии служили дважды Герои Советского Союза Глинка, Брандыс, Беда, необыкновенной скромности были люди. Никакого чванства, величия. Как-то на комсомольском собрании попросили присутствующего комдива рассказать о своих боевых делах, он засмущался, покраснел и сказал:
— Ну, воевал. Как все воевал. Может быть, чуть больше везло.
Вот и весь его рассказ! Это потом уже, когда на смену скромным, порядочным, настоящим героям стали приходить молодые, пробивные, сверхэнергичные командиры, обстановка в частях менялась. Не всегда в лучшую сторону.
Первая катастрофа случилась этой же зимой. Во время посадки мощный снежный заряд накрыл «спарку», пилотируемую командиром полка, полковником Клименко, и лётчиком, старшим лейтенантом Портачёвым. Оранжевое пламя осветило угол ночного аэродрома, послышался взрыв и наступила мгновенная тишина. Всем стало понятно, что случилось непоправимое.
Чёрная туча надолго повисла над гарнизоном. Никто не смеялся, не слышалось музыки и песен, даже кино не крутили. Простился полк с командиром и лётчиком, а их останки, запаянные в цинк, отправили на родину.
Через год опять катастрофа, опять разбилась «спарка».
