Лето прошло - Ольга Владимировна Шлихт
Откуда эта злоба?
Проснулся с ненавистью к жене. Идиотка! С утра накрашенная, свежая, в новых джинсах и красной блузке. Ах, как продуманно! Красное идет брюнеткам. Это тебе не халат допотопный да шлепанцы стоптанные.
– Андрей! Я ставлю кофе! Глаженая рубашка в шкафу.
Как приветлива, как вежлива. Как же – кандидат филологических наук. Теперь только перед гостями выпендриваться: «Все в прошлом. Я домохозяйка со степенью». Вроде переживает, а сама рада-радехонька, что не надо мотаться за тридевять земель в задрипанный институт на другой конец Москвы. Первое время, когда пошли хорошие деньги и он стал задерживаться допоздна, а потом вставать, как сегодня, в одиннадцать-двенадцать, закатывала сцены, будила по утрам, чтобы отношения выяснить. В новой квартире у каждого своя комната, и жена спит как сурок, когда он, радостный или удрученный, но всегда измотанный, возвращается домой.
Лупанул дверью в ванной. Вслед ангельское:
– Боже мой!
От душа – ни свежести, ни облегчения. Кое-как вытерся и прошлепал в комнату, мстительно оставляя мокрые следы на паркете.
Причесываясь в коридоре, рассматривал себя в зеркале. Обычно он себе или нравился, или не нравился. Сейчас видел одно белое пятно вместо лица. Ноющее неспокойствие в пояснице. Проклятые почки!
Выскочила Марина, ласкалась.
– Папочка, почему ты с нами не едешь?
Ах ты, моя хорошая! Даже почки отпустили. Но хлестнул телефонный звонок. Похолодели руки и ноги. Рванулся, но жена уже декламировала в трубку:
– Да нет, мама, не едет. Да я сама не понимаю. Переполошил, снял с дачи, купил путевки, на целый месяц. В кои-то веки вместе. И тут на тебе – не едет, деньги пропадают… Собрались, собрались. Он нас проводит, не волнуйся. Я тебе еще перед отъездом позвоню.
Схватил за руку:
– Не ломай комедию! Актриса погорелого театра. И мамочка тоже недовольна?
Дочь вертелась рядом, что-то лопотала.
– Да уберешься ты, наконец, в свою комнату? Опять разгром оставишь.
Марина не убралась, скрестила руки на груди и отчеканила:
– Ты невоспитанный, грубый человек. Ты думаешь только о деньгах.
Вот паршивка. А кто только что новый мобильник выклянчил? Жена тоже подключилась: «И правда, Андрей, что она, хуже всех в классе?»
И карманных денег недавно пришлось прибавить, чтобы не страдала деточка. А сейчас получай подзатыльник. Дочь ушла – не убежала – без плача, со стиснутыми губами. Уж лучше бы… Что за тоска, тяжесть на сердце. Глаза жены набрякли слезами.
– Откуда эта злоба? – Наконец-то! Ну давай, давай! Но голос по-прежнему ровен. – Андрей, объясни, что случилось? Чем мы с Мариной провинились? Если тебе нужна помощь, скажи! Ты не заболел?
Какая помощь, дура несчастная?! «Сам виноват, это твой выбор»? Слышали, слышали! Объясню, объясню, когда вернешься. Может, и объяснять не придется. Может, обойдется. А пока что отстань, не лезь, не трави душу. Крикнул:
– Да мне одно надо – чтоб ты отчалила с Мариной в Турцию!
Жена слезы сдержала, тихо открыла дверь в свою спальню, так же тихо закрыла.
На кухне пробурчал в пустоту:
– Говорил, надо покупать синюю.
На самом деле в мебельном салоне именно жена мучилась, выбирала: ей нравилась синяя кухня, а продавец навязывал натуральное дерево. Еще бы – на четыре тысячи долларов дороже. И убедил-таки. И жена-то теперь и вздыхала: дерево, хоть и натуральное, выглядело громоздко, безжизненно. Ему самому все равно – синее, коричневое.
Глотнул кофе, морщась, отодвинул тарелку с бутербродами. На выходе крикнул в коридор:
– Чтоб к шести были готовы!
Начало рабочего дня. Самого обычного. Каких тысячи. Один лучше, другой хуже. Борьба с неприятностями, не больше. Не смертельно. Думать только о простом, привычном. Остальное затолкать, забить в темноту мозга. Еще есть силы поверить: это ты сам сжимаешь внутри себя кольцо опасности.
Пустая лестничная клетка. Дверь на лестницу закрыта. Чертов лифт! Остановился где-то внизу? Показалось.
Дом хоть и не самый элитный, но солидный, кирпичный, на этажах цветы в кадках, лифт чистый. Но медленный. Неторопливый мучительный спуск в тесном полумраке.
На первом этаже – возбужденные женские голоса. Женские – это хорошо.
– Раньше к праздникам хоть флакончик духов дарили, а теперь дождешься от этих…
Вахтерша и дворник поперхнулись, поздоровались чуть не с поклоном. Перевертыши проклятые. Такие кого угодно за пять баксов на лестницу пустят.
На улице тепло, солнечно, зелено. Дорожка перед домом – хуже нет, припаркованные машины с одной, с другой стороны. Никогда не разъедешься толком. И обзора никакого. А сейчас и вовсе – взгляд волей-неволей упирается в черную гору джипа перед подъездом. Водитель Саша кидается с собачьей преданностью, распахивает дверцу. Парень красивый, высокий, только глаза порой сходятся к носу и закатываются под веки. Когда оформлялся, видно, держался изо всех сил или лекарство какое принял, не заметили. А сейчас, похоже, бензин на свою «девятку» проводит как служебный и левачит. Это на джипе-то! Надо увольнять. Но потом, потом. Хорошее слово – «потом»!
Саша видел – шеф не в духе, сидит мрачный, молчит. Ему бы тоже помолчать, а он со страху тараторит, несет несусветное:
– Андрей Андреевич, а вы слыхали, что у Пугачевой в Швейцарии сын и дочь незаконные в интернате учатся?
В ответ рявканье:
– Да заткнешься ты, наконец?!
Но и в тишине плохо. Сам не выдержал:
– Ты почему не перестроился? Так и будешь в хвосте тащиться? Да поддай, черт тебя побери!
Саша превзошел себя. Подрезал, теснил черным танком автомобильные стада. Позорно улепетывали пешеходы. Жалкий старичок достойно доковылял до середины. Есть такие хмыри – думают, на испуг возьмут. Нет, побежал как миленький. Погрозил вслед сухим кулачком. Грози, грози, дуралей.
Впереди на перекрестке замаячили темные фигуры монашек с ящиками в руках. Саша проворчал:
– Опять эти попрошайки. Как же, «на восстановление храма»! Небось на «мерседес» боссу.
Сам он тоже считал их аферистками, никогда не подавал. Но сегодня черные платья, платки, кресты, неестественно бледные, кукольные лица до испуга резанули по сердцу. Миражи.
Саша опять с комментарием:
– Монаха встретить – к несчастью. А если он липовый?
Только на то и надежда.
– Много ты понимаешь! Ну-ка, останови.
Сзади гудели, орали, а он не спеша полез во внутренний карман, вытянул из пачки банкнот десять долларов. Постное белое лицо за окном – ни радости,
