Снежная пантера - Сильвен Тессон
С другой стороны долины, на той же высоте, что и мы, расположились голубые бараны. Над хребтами вставало солнце, и все звери одним движением повернулись к свету. Солнце — бог, и оно, должно быть, считает зверей более ревностными своими приверженцами, чем люди, равнодушные к его сиянию и суетящиеся под неоновыми лампами.
Пантера вышла на гребень. Она спускалась к голубым баранам. Продвигалась, припав к земле, крадучись — каждый мускул напряжен, каждое движение выверено, — совершенный механизм. Мощное орудие убийства размеренной поступью приближалось к предназначенной жертве в рассветный час. Тело пантеры текло между глыб. Бараны ее не видели. Пантера нападает на добычу внезапно. Слишком тяжелая, она неспособна догнать ее (это не гепард африканской саванны) и делает ставку на маскировку: приближается к жертве против ветра, делает прыжок с нескольких метров. Военные именуют такую тактику «молниеносной»: неожиданность и неистовая сила. Если все получается, враг не успевает развернуть защиту, даже если он сильнее и многочисленнее. Он терпит поражение. Захваченный врасплох, терпит поражение.
В то утро атака не удалась. Один из бхаралов заметил пантеру, вздрогнул, и тревога передалась всему стаду. Бараны, к моему удивлению, не удрали, а просто повернулись к хищнику, показав, что приближение обнаружено. Если стаду известно об угрозе — защита обеспечена. Голубые бараны преподнесли нам урок: самый опасный враг тот, которого не замечаешь.
Как только присутствие пантеры обнаружено, партия окончена. Охотница пересекла долину под взглядами бхаралов. Продолжая за ней следить, они просто отошли на несколько десятков метров, чтобы дать ей пройти. При малейшем движении пантеры травоядные рассеивались среди камней.
Пантера рассекла группу, забралась по глыбам на гребень, появилась еще раз — контуром на фоне неба, и исчезла с другой стороны хребта. Там ее поймал в объективы Лео, располагавшийся в километре от нас в северной складке. Как будто мы передоверяли друг другу наблюдение. Он шептал в радиопередатчик отрывочные фразы, держа нас в курсе:
— Она на линии хребта…
спускается вдоль склона…
пересекает долину…
ложится…
снова идет…
она поднимается на другой берег…
И, слушая эту поэму, мы целый день ждали в надежде, что пантера вернется на наш склон. Она двигалась медленно — впереди у нее была жизнь. А у нас — терпение, которое мы посвящали ей.
В сумерках мы увидели ее снова в «бойницах» хребта. Пантера лежала, потягивалась, потом поднялась и ушла вразвалку. Хвост хлестал воздух и изгибался, вырисовывая вопросительный знак: «Выстоит ли мое царство перед напором ваших государств?»
Исчезла.
— Они живут восемь лет и большую часть жизни спят, — сказал Мюнье. — Когда предоставляется возможность — охотятся, пируют, а потом целую неделю постятся.
— А когда не охотятся?
— Дремлют. Иногда по двадцать часов в сутки.
— Они видят сны?
— Кто знает?
— Когда они смотрят вдаль, они разглядывают мир?
— Думаю, да, — сказал он.
В каланках Касси я часто наблюдал за эскадрами чаек и спрашивал себя: смотрят ли звери на пейзаж? Белые птицы на полной изготовке держали старт и взлетали над закатным солнцем. Всегда исключительно чистые: незапятнанный пластрон, жемчужные крылья. Они разрезали воздух, не хлопая крыльями, паря на атмосферных слоях над полыхающим горизонтом… Они не охотились. Казалось, птицы любуются зрелищем — вопреки убеждению, что животные полностью подчинены инстинкту выживания. Как бы ни был рационалистичен человек, чайкам трудно отказать в «чувстве прекрасного». Назовем чувством прекрасного счастливое осознание того, что ты живешь.
В жизни пантеры чередуются кровожадные нападения и блаженные сиесты. Я представлял себе, как, наевшись, она растягивалась на известняковых плитах и мечтает о мирах, где много дымящегося мяса, оно все — для нее, и не нужно прыгать на жертву, чтобы получить свою долю…
Каждому зверю…Пантера живет восемь лет, и жизнь ее полна: тело — чтобы наслаждаться, сны — грезить о подвигах. Примерно так Жак Шардон понимал предназначение человека в «Небе в окне»: «Достойно жить в неопределенности».
— Это ж прямо про пантеру! — сказал я Мюнье.
— Погоди! — произнес он. — Можно допустить, что звери наслаждаются солнцем, полнокровием и блаженным отдыхом, можно им приписать осознанность чувств — я делаю это первым! — но не надо воображать, что им ведома мораль.
— Наша человеческая, слишком человеческая мораль? — уточнил я.
— Вот ее у них нет.
— Порок и добродетель?
— Им нет до этого дела.
— Чувство стыда после убийства?
— Невозможно себе представить! — подхватил начитанный Лео.
Он вспомнил фразу из Аристотеля: «Каждому зверю положена своя доля жизни и красоты». Одной формулой философ характеризовал в «Истории животных» все взаимоотношения живых существ в дикой природе. Участь животных Аристотель сводил к жизненным функциям и к совершенству форм, никакие рассуждения о морали здесь неуместны. Интуиция философа была великолепна и совершенна, суждения взвешенны, он излагал предельно внятно и исчерпывающе — как подобает греку! У каждого в природе свое место, животные не преступают границ, что очерчены эволюцией, которая движется на ощупь и стремится к равновесию. Каждый зверь — часто целого, гармоничного и прекрасного. Каждый зверь — драгоценность в короне. А диадема должна окропляться кровью. И в этой системе правил нет места ни морали, ни кровожадной жестокости. Мораль изобрел человек, которому было и есть в чем себя упрекать. Жизнь напоминает партию в микадо, а человек оказался слишком груб для столь тонкой игры. Он применяет насилие, далеко не всегда обусловленное необходимостью выживания. Более того — его насилие выходит за пределы им самим установленных законов!
«Каждый зверь сеет свою долю смерти», — мог бы добавить Аристотель. Двадцать три века спустя этот постулат подтвердил Ницше в «Человеческом, слишком человеческом»: «Жизнь происходит уж точно не из морали». Нет, у истоков жизни стоит сама жизнь, ее непреодолимое стремление к самоосуществлению. Звери в нашей долине, все звери на свете живут за пределами добра и зла. Их не обуревает жажда первенства или власти.
Их насилие порождено не яростью, их охота — не травля.
Смерть в природе —
