Замки - Ирина Леонидовна Фингерова
– Садитесь! Вы, вероятно, Татьяна! – она похлопала по пустующему стулу.
Мама настояла на том, чтоб встреча произошла на нейтральной территории. Выбрала мое любимое место. Лет в десять. С тех пор ничего не изменилось. Липкие клеенки поверх деревянных столиков, заламинированное меню с устаревшими ценами. На напитках – усатая барменша, на официантках – розовые бантики.
– Таня, – я отодвинула стул и села напротив.
Она одобрительно ухмыльнулась.
– Тамара, – она протянула мне руку, – очень важно уметь расставлять границы, – показала взглядом на стул, – закажете что-нибудь? Я угощаю.
– Не хочу, спасибо.
Я пришла, потому что мама захотела, – начала я.
– А вы?
Я опять вспомнила про стиральную машину. Что, собственно, мешает мне ею пользоваться? Готовить еду, которая мне нравится. Самой вкрутить лампочки. Встать на стол. Поставить на него стул. И вкрутить лампочки. Выкинуть идиотские трусы.
Тамара проявляла к своему молочному коктейлю гораздо больше интереса, чем ко мне. Это мне понравилось. Но пила слишком жадно.
– У меня всё хорошо.
– Всё хорошо только у мертвых, – я впервые услышала её смех. Плотоядный.
На секунду мне представилось, что она пьет мясной коктейль.
Недавно Морган рассказал мне о коэффициенте банальности. Чем люди старше – тем они банальней. Факторы риска: женский пол, химическая завивка, любовь к Дейлу Карнеги[27]. Мужчины по статистике (основанной на личных наблюдениях) с возрастом становятся сентиментальней, но все ещё остаются способными на проблеск интересной мысли. Мужчины вообще лучше женщин. Морган говорит, что банальность – неизбежное зло. Вирус герпеса, который хочешь не хочешь, а в крови почти у каждого.
Мы несемся вперед на скоростном поезде. И между «эгегей, хочу умереть молодым» и «выпьем же за здоровье, дорогие» – всего лишь короткая остановка. Не успеешь выскочить – обнаружишь себя в нарядном костюме на похоронах больших надежд.
Почему-то самые важные вещи – банальны. Все хотят быть кому-нибудь нужными, делать мир немного лучше, любить, улыбаться. Морган говорит, что не бывает универсальных истин. Что я постоянно обобщаю. Ищу простые ответы на сложные вопросы. Внятную инструкцию «как прожить жизнь, не перенапрягаясь».
Я бы хотела такую инструкцию.
Он говорит, что мои мозги плавают в колбе[28]. Что я могла бы быть Сайфером, этим чуваком из «Матрицы», который всех предал, потому что устал от борьбы с машинами и отвратительной каши. Променял идеологию и друзей на возможность снова подключиться к компьютеру и жить в иллюзии. Попросил «красивой жизни». Захотел стать актером или вроде того. Предпочел рабство. Выбрал сладкую ложь.
Но разве свобода не заключается в том, чтоб иметь возможность выбирать? Даже если этот выбор – несвобода?
Морган называет мои размышления демагогией. Наверное, он прав.
Я мало что понимаю в жизни и действительно живу в колбе. Я не смотрю новости (и драмы тоже), покупаю оранжевые блокноты, а осенью стараюсь носить разноцветные шарфики. Чтоб не грустить.
Но разве можно находиться в колбе, зная, что находишься в колбе? Я ведь могу выбраться в любой момент. Помыть сквородку от застывшего жира. Пойти в магазин с авоськой (чтоб лишний раз не использовать полиэтиленовый пакет, я думаю об экологии). Напроситься волонтером в интернат для слабовидящих. Расклеивать объявления или раздавать флайера, чтоб маме было полегче. Навещать ветеранов нашего района. Соорудить онлайн-петицию о том, что парку нужны новые скамейки… Встретиться с уродливой реальностью лицом к лицу и не дрогнуть.
Но вместо этого качаю новый сериал от Netflix.
Неужели это делает меня плохим человеком?
– Итак, зачем вы здесь?
– Чтоб мама не думала, что я хочу покончить с собой.
– А вы хотите?
– Нет!
Ответ показался мне подозрительно поспешным. Она тоже это заметила. Я уверена. Я задела локтем перечницу, но Тамара успела её поймать.
Разговор не клеился.
– Наверное, я наказываю себя.
– За что?
В детстве этажом ниже жила семья. Двое детей. Мальчики. Всегда таскали тяжеленные сумки с базара, не ленились и выговаривали «здравствуйте» вместо «здрасти». Мы сидели с мамой во дворе, на лавочке под абрикосовым деревом. Она читала промасленную газету, в которую до этого были завернуты жареные семечки, а я ела семечки. Рядом ворчала соседка: «У ребенка будет заворот, потому что семечки застревают в кишках». Я запомнила это и с тех пор испытывала к семечкам смешанные чувства. Как и ко всему, что могло бы мне навредить.
Иногда я чувствую себя канатом, меня тянут в разные стороны два капризных ребенка – интерес и страх. Конопатые, вертлявые, с высунутыми от усердиями языками, они похожи, как братья. И силы их равны. Вот я и остаюсь на месте. Сколько бы пинков мне ни давал интерес, страх не позволит ступить и шагу.
…В общем, эти воспитанные мальчики из моего детства, они гоняли мяч во дворе, а потом из окна высунулась их мама и показала кулак. Они тут же побежали домой. В другой раз мы видели, как она кивнула, и они ринулись выносить мусор. Мама считала, что она идеальный родитель. Они у нее в ежовых рукавицах! Еще несколько лет я представляла себе, что у соседки дома руковицы из ежей и она действительно держит своих сыновей за шею, пока «не станут шелковые».
И только недавно мы узнали, что она была немой.
Девочек, с которыми я выходила гулять во двор, объединяли семейные традиции. Они ходили по воскресеньям в церковь, раскрашивали яйца на Пасху, собирались на шашлыки во время майских праздников, лепили с мамами вареники, ездили летом на лиман, но главное – им давали ремня за плохое поведение.
Этот ремень – единственное, что могли бы сделать для меня мои родители, но не делали, – долгое время оставался пределом моих мечтаний. Папа мастерил в то время мебель на заказ и пропадал на работе. Иногда он приносил домой деревянных рыбок. Клепал их от скуки, а я дарила детям во дворе. Мама работала в театральном училище, художником по костюмам. Я представляла себя актрисой, наряжаясь в остатки тканей, из которых она планировала что-нибудь пошить, но так никогда и не пошила. Они уже тогда устали друг от друга. Мы старались проводить как можно меньше времени втроем. Чтоб не чувствовать этого. Поэтому я бы не стала требовать всех этих семейных поездок, вареников, но ремень! Просто чтоб я научилась отличать хорошие поступки от плохих.
Один раз я попробовала сама. Встала возле зеркала. Взяла папин ремень, спустила штаны и размахнулась. Но промазала. Было страшно. Я слышала от подруг,
