Александр Мелихов - Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот
Учение, что лишь государство и церковь могут служить инициаторами прогресса и обеспечивать узы единения между подданными, уже не находило даже идейного противодействия.
Судить о естественном человеке по так называемым цивилизованным людям так же нелепо, как полагать нормальным строение человеческого тела, которое удастся изучить в лазарете на театре военных действий. Централизованный деспотизм, обличал Сабуров, целенаправленно разрушал живые связи между людьми, ничего не давая взамен, кроме отношения господства-подчинения (даже на отношения купли-продажи деспотизм смотрит с подозрением как на не вполне ему подвластные). На протяжении веков лишая людей навыков и нужды в сотрудничестве, беря на себя обязанности лиц и союзов, государственный деспотизм освободил людей и от их обязанностей по отношению друг к другу. В гильдиях и общинах "братья" должны были по очереди ухаживать за больным "братом", уклониться было не только небезопасно, но и стыдно - теперь же достаточно дать соседу адрес госпиталя для бедных. В варварском обществе тот, кто присутствовал при драке и не вмешался, считался соучастником дебошира - теперь это дело полицейских чинов - детали механизма ограничиваются раз навсегда предписанными им функциями. Азиату-кочевнику немыслимо отказать прохожему в ночлеге, у готтентотов считается неприличным приступить к еде, не прокричав трижды приглашение всем желающим - у нас же почтенному гражданину достаточно уплатить налог для бедных, а после этого с полным самоуважением есть сторублевый обед в десяти саженях от голодающих: тунгус и алеут не могут взять в толк, как может случиться, что в христианских обществах человек может умереть от голода, когда рядом есть сытые.
В конце концов, заключал Сабуров, среди людей с атрофировавшимся от бездействия, как крылья домашних уток, общественным инстинктом торжествует учение, гласящее, что следует добиваться личного благосостояния, не взирая на нужды других, а все, кто в этом сомневается, объявляются опасными утопистами. Развращающей и уродующей лучшие человеческие побуждения борьбе всех против всех приписывается прогресс животного и человеческого мира - лишь религия согласна несколько смягчать ее по воскресеньям, а экономические учения - всемирное поле битвы представить всемирным толкучим рынком. Уцелевшие в этой мировой войне за прогресс проникнутые страхом и злобой человеческие обрубки, пожалуй, уже и не смогли бы поладить без попечительной руки церкви и полиции...
Но даже их нынешние нравы не столь ужасны, как им кажется. Столкновения народов и бессердечие властителей во все времена кромсали человеческие души: заставляли убивать, лгать, страшиться друг друга, но - ведь за целые тысячелетия это не сделалось нормой. Стало быть, хранился же где-то бессмертный стереотип человечности, проступавший во все новых и новых поколениях, как только позволяли обстоятельства? Сабуров уверял, что недоступными дробящей поступи военных и административных механизмов могут оказаться только самые крошечные сообщества, житейские мелочи, будничные отношения людей друг с другом: под сапогом будет раздавлен жук - но не инфузория.
В своих исторических трудах Сабуров призывал историографов изучать именно житейские мелочи: элементарной клеточкой общественного организма, сохраняющей наследственное вещество, является дружеский кружок, в котором люди, добровольно собравшись, оказывают друг другу добровольные услуги - не из страха или алчности, а из симпатии, из стыда, из жалости и тому подобных сентиментальных пустяков, презираемых и уничтожаемых стальными механизмами.
Сабуров был убежден, что понять физиологию общественного организма невозможно, оперируя лишь искусственными структурными единицами, - такими как дивизия, губерния, государство или фирма. Нет, элементарная клеточка, хранящая стереотип, - это добровольно объединившаяся компания, где людей соединяют душевные связи, посредством которых они воздействуют на чувства, вкусы, побуждения друг друга.
Душевные связи, восклицал Сабуров, простейшие будничные чувства взаимной симпатии, одобрения и неодобрения, гордости и стыда, уважения, любви, ревности - вот что обеспечивает добру бессмертие, а вовсе не храмы, прописи и полиция. Распадутся душевные связи, сделаются люди равнодушными к мнениям, чувствам друг друга - исчезнет и всякая преемственность каких бы то ни было моральных правил. И произойти это может совсем не обязательно среди зверств и лишений - нежные нити душевной отзывчивости могут разложиться и незаметно перепреть в самых мирных и благополучных обстоятельствах. Человеку, привыкшему искать причины всех удач и неудач в достоинствах и пороках административных и экономических механизмов, невозможно поверить, чтобы сколько-нибудь серьезные последствия могли проистечь из такого сентиментального вздора, как человеческие чувства, отношения между людьми. Точно так, профану не верится, что гигантские слоны живут на свете лишь благодаря незримому кишению мириадов невидимых бактерий, денно и нощно занятых кругообращением веществ на матушке-земле. Да и каждому из нас трудно представить, что какая-то там радиация, лишенная цвета, запаха, вкуса, способна изуродовать потомство человека на все предбудущие времена, разрушив его наследственное вещество, которое не затронули ни голод, ни раны, ни ожоги, ни...
Чувства наши - их мы ценим дороже всего на свете. Именно поэтому нам так важно, чтобы их разделяли. Но для наследников наших они еще гораздо важнее: через их посредство отпечатывается в наших детях наш стереотип. "Получил квартиру", "премию", "продвинулся", "повысился", "ответственный", "заведующий" - что для ребенка сей звук пустой! Все, что ценится взрослыми, не имеет в глазах малых сих ни малейшей цены: они реагируют исключительно на чувства. И если папаша-приобретатель без конца брюзжит в заботах о своих приобретениях - пусть не удивляется - "В кого он уродился!" - если у него вырастет бессребреник или расточитель. А трудолюбивый крот, породивший легкомысленного разгильдяя, пускай сопоставит пресную добродетель своих речей с многоголосым воплем: "Го-о-о-о-о-л!!!!!!...".
Государственная мудрость гласит: неважно, что ты чувствуешь, - важно, что ты делаешь. Но если думать о сохранении наследственного вещества, ближе к истине окажется обратная крайность: неважно, что ты делаешь, важно, что ты чувствуешь. Ибо дитя человеческое наследует не дела, но чувства отцов. Для сохранения не смертной, но бессмертной нашей части мечта может оказаться важнее поступка. Ни скучный хапуга, ни послушный "винтик" не сумеют породить себе подобных. Если вы не испытываете сильных чувств, самостоятельных стремлений - значит вы не несете в себе никакого стереотипа, который можно было бы отпечатать в ваших потомках, и никому не угадать, породите вы корову или змею, волка или шакала. И не охайте тогда: "В кого они уродились?!" - им не в кого было урождаться, потому что вы - никто.
Да, да, да, тысячу раз да: стереотип может храниться не только в практических делах, но и в мечтах, в чувствах! Иначе - что мне остается...
Правда, в том страшном интервью Сабуров обмолвился: нравственным может быть только автоматическое, безотчетное, а то, в чем мы способны усомниться, тем самым уже обречено на гибель. Нерассуждающие табу единственная надежная форма морали: в Полинезии Сабуров видел, как люди умирали из-за того, что съели неположенное блюдо в неположенном месте.
Чур меня, чур! Табу уже не воскресить - сегодня человеческое начало в нас сохраняется не косностью, а включенностью в сеть душевных связей.
Блажен, кто родился в эпоху, подобную футбольному матчу, когда весь стадион охвачен единым чувством, когда каждый с неизбежностью захватывается незамысловатым, но необоримым тралом общих устремлений, который влачит за собой и дельфина, и селедку, и краба, и медузу.
Куда сложнее запутаться в паутину человеческих чувств тому, кто уродился в многоквартирном доме, в каждой ячейке которого и свои заботы, и свои тараканы. Поэтому еще вчера искусство могло быть только средством приятного досуга - но сегодня, в многомиллионном ячеистом обществе, где душевные связи не завязываются сами собой, оно жизненно необходимо своей способностью связывать нас личными отношениями с лично не знакомыми нам, давно умершими или даже придуманными людьми. Сегодня не косность и невежество, но единение в чувствах, в культуре охраняют наш стереотип - наше бессмертное наследственное вещество.
Паутина-хранительница... Этот образ пришел Сабурову в голову, когда он на лодке приближался к острову, на котором сохранилась община раннехристианского типа: с общим имуществом, взаимопомощью, братством и всем остальным, о чем мечталось Сабурову. Дело происходило в Эфиопии: неописуемой лазурности озеро, неописуемой изумрудности трава и при всем том Африка: в бархатной траве ютятся скорпионы, а в лазурной влаге клацают челюстями крокодилы. Подплывая к острову, Сабуров увидел, что прибрежные кусты оплетены бесконечной серебристой паутиной, опоясывающей остров без единого изъяна: с острова много лет никто не выезжал - община ни в ком не нуждалась. Боже, как изодрана государством паутина наших душевных связей!.. Образ затянутого паутиной острова, возмущался известный философ и общественный деятель сэр Чарльз Брукс, это лучшая критика воззрений Сабурова: он восхваляет людей, не имеющих выхода наружу, к чему-то более высокому, - святому, в конце концов! - но погрязших в обслуживании друг друга, то есть самих себя! "А для чего нужны все эти божества, святыни? - возражал Сабуров. - Для чего человеку сохранять этот пережиток рабства: потребность непременно смотреть на что-то снизу вверх?".
