Михаил Танич - Играла музыка в саду
Я не видел, как и где он молился, но жизнь и работа его проходила на моих глазах. Высокого роста, сутулый, он ходил быстро, иногда возникал со своей кружкой в столовой, хотя не ел, кажется, ничего лагерного, кроме селедки. Все другое ему тоже нельзя было есть, а мацу, которую синагога ему присылала к каждой пасхе, он обязан был экономить с тем, чтобы на всякий случай ( а вдруг не дай Бог что!) осталась маца и на песах будущего года. Эта его религиозная ортодоксия не находила (теперь каюсь) отзыва в моей черствой зэковской душе, и вскоре он закрыл от меня свое кошерное сердце.
Представьте, каким-то образом находилось время читать, и часто мне доставал книги Семен Семенович, пожилой "родский" вор в законе, человек во всех смыслах нетипичный. Воры, которых я знал и о которых продолжаю писать в песнях "Лесоповала", как правило, были неграмотны. И суеверны: они просили грамотеев писать им молитвы на марочках (носовых платках) и зашивали их в подкладку клифтов (пиджаков), иногда даже не умея прочитать саму молитву.
Семен Семенович был из другой оперы. Он был щипач, карманный вор - самая элитная и уважаемая воровская специальность или квалификация. И какой же он был необычный щипач!
В предреволюционное время он разъезжал по городам, куда собирался с гастролями великий Федор Шаляпин. Объясняю для не догадавшихся сразу: билеты на Шаляпина были дороги, и очередь к кассе состояла сплошь из обеспеченных людей. А поскольку в очереди стоял и рыжий Семен Семенович, другие очередники становились менее состоятельными. Но когда они это обнаруживали, Семен Семенович в купе мягкого вагона ехал уже в следующий шаляпин-ский город...
Или на лекцию академика-химика, тоже великого, Дмитрия Ивановича Менделеева, для профессуры. Семен Семенович был грамотен для того, чтобы читать рассказы Станюковича из морской жизни. Для того же, чтобы разбираться в структурных формулах, которые рисовал создатель знаменитой таблицы элементов, Семен Семенович подготовлен был слабо. Но зато успевал до перерыва, перерисовывая с доски формулы, облегчить сидящих слева и справа увлеченных господ профессоров на пару бумажников и золотых часов с цепочкой. Это получалось у него так органически, хотя лекция могла быть и о неорганической химии.
Попутно, только попутно вспоминаются мне люди, встреченные в лагере, и почему-то возникает тут же арестантский вагон с картины Ярошенко "Всюду жизнь". Да, всюду жизнь, господа! Жизнь и смерть.
МАРИУПОЛЬ
Недавно вдруг стал возникать на телефоне город Мариуполь, родина предков моей мамы. Следопыты где-то раскопали, что давным-давно, чуть ли не в XIX веке, а точнее - в 1953 году я работал в этом городе на строительстве прорабом. Редактор местной газеты уважительно и чуть в восторженном советском духе интересуется: правда ли я возводил какое-то конкретное, чуть ли не городскую Доску почета, здание?
Если насчет Доски почета, то едва ли, но жилые дома действительно строил, работая в строительном управлении металлургического завода им. Ильича. Все штукатуры и маляры, числом человек семьдесят, были в моем подчинении, дома сдавались с недоделками, к датам, под водочку, я ругался на планерках до хрипоты, чуть ли не громче всех, но числился всего-навсего маляром, так как моя волчья биография не позволяла кадровикам записать меня полноправным мастером.
Жилмассив располагался через балку от общежития, в котором я проживал с кем-то вдвоем, хотя и не могу вспомнить этого второго, а может быть, я его никогда и не видел. Была черная полоса моей жизни, только недавно оборвалась, рухнула любовная история - роман с чужой женой. Еще дымились руины, я был никому не нужен, и совершенно нету ну просто никакого имущества, даже орденов, отобранных гебешниками при аресте.
Зимой я скользил в тоненьких туфлях на кожаной подошве по замерзшему спуску балки. Второй пары обуви у меня, конечно, не было, это у Трампа - две пары ботинок. А на середине спуска был дом, и жила в нем симпатичная женщина, чья-то жена, и я никак не мог с ней познакомиться - прокатывался, как на лыжах, мимо, встречая ее чуть ли не каждое утро. Добился всего-навсего - она кивала головой в ответ на мое приветствие.
Представляю себе разочарование мариупольских газетчиков, когда они узнают, какую жалкую полосу своей жизни зимой на 1954-й год провел этот недавний сталинский зэк в их городе.
Зато холодным летом 53-го я был обманчиво счастлив в Мариуполе. Сейчас я придумаю имена, да и саму эту историю. Но то, что это было на самом деле, как теперь принято говорить, гарантия 100 процентов!
Она была женой зубного врача и преподавала литературу в вечерней школе, которая - вся - была в нее влюблена. Муж ее уехал на Север за длинными деньгами, присылал оттуда слепки-заказы, мариупольские умельцы делали зубные протезы, и, видимо, денежки журчали ручейком.
Но поскольку большой любви в этой семье не было, а Лена была способна именно на большую любовь, то я, молодой, сильный и отвыкший от женщины за годы сидения, оказался в ее поле зрения кстати. (Смотри мои фотографии в книжке: смуглый, один нос торчит!) Заполыхало!
Соседи принимали деятельное участие в этой интриге и спрашивали у ее сына, четырехлетнего мальчугана:
- Гриша, что, у тебя новый папа?
- Зачем мне новый папа? Что мне сделал плохого мой старый папа?
Новому папе было стыдно нечаянно услышать этот разговор.
Вам нетрудно представить наш курортный роман. Мы оба не были виноваты это была любовь до гроба! И она поехала на Север, к мужу, естественно, разводиться. Разводиться тоже до гроба. А я ходил на почту, наверное, страдал. А потом пришло письмо: "Он все понял и простил меня. Теперь твоя очередь сделать то же самое. Прости. Лена".
И я пошел наниматься маляром на строительство домов в городе Мариуполе! Сейчас, по прошествии почти полувека, могу сказать: я, кажется, больше не люблю эту женщину. Такие уж мы, мужики, ветреные люди.
ПЕРЕБИТЫ-ПОЛОМАНЫ КРЫЛЬЯ
Жизнь моя в Сталинграде была попыткой вновь почувствовать себя человеком; за плечами был мертвый опыт войны и тюрьмы и всего тридцать три года, возраст надежды. И уже была любимая женщина, которая поверила в меня навсегда.
Требуй-требуй
Невозможного,
Требуй чуда,
Ты права,
Береги меня от ложного
Ощущенья удальства.
Я возьму себе за правило
Быть резвее хоть кого!
Требуй-требуй,
Ты же ставила
На меня, не на того.
А сойду я с круга белого,
Закусивши удила,
Знай - ты все
Для чуда сделала,
Просто наша не взяла.
Но город Сталинград, сам герой и пестовавший героев, с часовыми-пионерами, стоявшими у "вечного огня, который горел по субботам" (анекдот), был не тем местом, где бывшему зэку так просто дадут расправить перебитые крылья. И снимая комнатенку с женой и маленькой дочерью и существуя от рубля до рубля, мы, однако, ухитрялись жить от своего рубля до своего и никогда-никогда не одалживались ни у кого.
За редкие публикации в газетах и журналах платили гроши, но я еще работал внештатно (с удостоверением) в област-ной молодежке "Молодой ленинец" и, как ни плохо у меня это получалось, искренне пытался стать молодым ленинцем. Печатали меня часто, даже похваливали, но мысли не допускалось пригласить меня в штат, на должность пусть самого последнего литсотрудника. Это при том, что стихи мои уже публиковались в московских "Юности", "Знамени", "Смене", "Литературной газете" - большая честь для провинциалов. Нет, не тот город Сталинград, где с бывшего зэка снимается прилагательное "бывший". Оно остается, как на корочках уголовного дела - "хранить вечно!"
Так и шастал я по районам, в посевную и в уборочную, и писал проблемные статьи по непонятным мне колхозным проблемам типа "Под одной тучкой..." (это, стало быть, о разных хозяевах!), да еще футбольные отчеты, да цирковые рецензии, а еще иногда стихотворные фельетоны.
Но случаются же неожиданности и в городах-героях! Напротив гигантской ГЭС на Волге строился алюминиевый комбинат, комсомольская стройка, и моя газета взяла шефство над этой стройкой: выпуск еженедельного приложения двухполосной листовки. Кого послать туда работать? Это далеко от города, и не большая радость трястись туда поутру, пересаживаясь из переполненного трамвая в переполненные же рабочие автобусы на "Алюминьстрой". Кого? Конечно, последнего, то есть меня. Поедешь? Яволь!
И забегал по котлованам, от плотников к бетонщикам, от арматурщиков к монтажникам этот энергичный парень с блокнотом, уже имевший опыт работы на соседнем Гидрострое. И раз в неделю раздавал на стройке свеженький номер газетки, в которой в единственном числе был и редактором, и автором, и метранпажем (сам верстал газетку в какой-то строительной типографии с ручным набором), да и наборщиком и экспедитором был тоже я. А стихи, какие стихи бывали в этой газетке:
Экскаваторщик Бодров
Первый в списке мастеров!
