Багаж - Моника Хельфер
Адъюнкт не одобрял деревенских пересудов о Марии и Йозефе. Дескать, дети еще не являются доказательством любви, уж во всяком случае не доказывают, что кто-то это может делать хорошо или просто может, даже и четверо детей еще ни о чем не говорят. Женщина может рожать, даже если мужчина ее не удовлетворяет, это природа, а природа никак не связана с любовью, и даже если пару случайно зовут Мария и Йозеф, это еще ничего не значит, а скорее даже наоборот. Особенно усердствовали мужчины. А сами думали, что у них при случае вполне мог быть шанс с красивой Марией. К тому же этих супругов почти никогда не видели в деревне вместе, из этого мужчины тоже делали свои выводы и усматривали в этом еще одно доказательство. А если их и видели вместе, вид у них был безрадостный, они даже не смотрели друг на друга, Йозеф — тот всегда такой строгий, да и Мария по большей части тоже, как будто они были в ссоре. Но мужчины просто понятия не имели. На самом деле Мария любила полежать с Йозефом, тесно обнявшись, у нее был темперамент. И у мужа тоже иногда. Между ними было далеко не так, что они просто задували свет, ложась вместе. Далеко не так. И когда они задували свет, часто бывало так, что они еще долго разговаривали.
Почтовый адъюнкт добирался так далеко на край деревни только раз в неделю, ведь вдобавок ко всему приходилось идти в гору, что было утомительно. И Мария редко была одна и редко оказывалась перед домом, а потому часто приходилось стучаться в дверь — и никто ему не открывал. И весь этот путь оказывался почем зря, да-да почем зря. А нет бы людям, рассеянным по окраинам — кто далеко, кто высоко, — завести себе друзей внизу, в деревне, хотя бы одного, кому они доверяют и у кого можно оставлять для них письма, а они бы их потом сами забирали. Правда, казенное письмо полагалось отдавать лично в руки. Ну хотя бы погляжу на нее сегодня, с утешением думал адъюнкт.
Деревня раскинулась по долине, разбросанная так широко, что от церкви до самого дальнего двора надо было идти битый час. На отшибе стояли шесть дворов, за ними начиналась гора. Те, что жили у подножия и в тени горы, ни с кем в деревне не водились, да они и между собой не знались. Не знались означало — не интересовались, как дела у других, а больше ничего. Они жили там, потому что их предки пришли сюда позже других, а земля здесь была дешевле: ее труднее было обрабатывать. В самом дальнем конце, наверху и жили Мария и Йозеф со своей семьей. Их называли «багажом». В старые времена это означало еще и «ношу», потому что отец и дед Йозефа были «таскальщики», бродяги без кола и двора, ходили по чужим людям и клянчили работу, а летом перетаскивали на горбу огромные тюки сена на сеновалы крестьян, это была самая пропащая работа, хуже только у батраков.
Извещение представляло собой армейскую повестку. Приказ явиться в строй. Австрия тогда объявила войну Сербии, а Россия вступилась за Сербию; германский кайзер вступился за Австрию и объявил войну России, а Франция вступилась за Россию и объявила войну Германии и Австрии, и Германия вошла в Бельгию.
Почтальон все еще держал голубое извещение в руке. Про себя он часто мечтал, как вступается за нее; будто случилось что-то, и он помогает Марии, спасает ее, и тогда она наконец узнаёт, что он за человек на самом деле. Он бы избавил ее от мужа; ему виделось, что она страдает от мужа, а уж он бы показал ей настоящую заботу и ласку, если на то пошло, и не только на время, на ночку там или вроде того, а насовсем, пока смерть не разлучит нас. На ней не было ни пятнышка, ни изъяна, ни на лице, ни на шее. Ни морщинки — ни между бровей, ни у рта, ни в уголках глаз. Руки у нее были жесткие, но только на ладонях. А сверху кисти прямо как позолоченные. Муж ее часто отсутствовал. Где-то пропадал. Какие-то были у него делишки. Какие — адъюнкт не знал, да и Мария тоже не знала. В деревне предполагали, что делишки эти левые и кривые. Про Йозефа говорили, что он крут на расправу. Но мужчины только успокаивали себя этим, оправдывая собственную трусость. То, что до сих пор никто из них не решился подкатить к Марии. Якобы потому, что Йозеф из тех, кто бьет сразу и без разбору. Правда, никто не видел, чтобы он кого-нибудь бил.
Это армейская повестка, сказал адъюнкт, и добавил, что Мария должна подтвердить получение своей подписью. В скобках пусть напишет «жена». И что у него с собой химический карандаш, он чернильный, подпись будет действительна. И сам же и послюнил этот химический карандаш.
Мария знала, что сейчас война, но то, что она имеет какое-то отношение к ней, что отзвуки ее долетят сюда, наверх, в дом на краю долины, в тени под горой, это ей даже в голову не приходило. Что там в точности и какими словами было написано в повестке на отпечатанном бланке, она не смогла бы пересказать, но смысл был такой: Йозеф Моосбруггер призывается на войну.
Бургомистра деревни звали Готлиб Финк, и у него тоже были свои делишки. Он был единственный, с кем Йозеф говорил больше, чем требовала необходимость. И дольше, чем «да, нет, привет» и еще раз «да, нет». Иногда Йозеф спускался с горы и прямиком шел к дому бургомистра, заходил, не постучавшись и не окликнув, и оставался в доме по целому часу. Но друзьями они не были. Хотя бургомистр был бы не прочь стать другом Йозефа Моосбруггера. Тот был единственным, с кем можно поговорить, он, во-первых, ничем не болел, во-вторых, не вонял как скотина, и в-третьих, не был идиотом, умел читать, писать и считать более чем хорошо. Положи перед ним пример на трудное умножение, он только закатит глаза вверх — и вот уже готов
