История тишины от эпохи Возрождения до наших дней - Ален Корбен
В романе Жюльена Грака «Побережье Сирта» тема тишины — центральная[5]. Во власти тишины находится дворец, в котором живет Ванесса, и сам город Маремма, и Орсенна, откуда правит Синьория, — одним словом, она повсюду, где можно наблюдать упадок и увядание. Мы еще вернемся к этому роману и его богатой палитре тишины.
Внутреннее пространство дома — гостиные, коридоры, спальни, рабочие кабинеты — населено разными видами тишины. По сути, тишине посвящено самое знаменитое произведение Веркора. В молчание погружена гостиная, где находятся дядя, племянница и немецкий офицер Вернер фон Эбреннак[6]. На третий день по прибытии в дом Вернер, еще не успев переступить порог, начинает ощущать это молчание и его тяжесть. Он обращается к хозяевам, но наталкивается на их молчание, которое «становилось все плотнее и плотнее, как туман на рассвете. Плотное и неподвижное», — а неподвижность самих дяди и племянницы «делала это молчание еще тяжелее, наливала его свинцом»[7].
Молчание определяет развитие отношений между немецким офицером и хозяевами дома; это — «молчание Франции», которое Вернер в течение ста зимних вечеров пытается расколоть и победить. Для этого он подчиняется «безжалостному молчанию» и отступает, позволяя тишине захватить гостиную, — и тогда «молчание, как тяжелый, непроницаемый газ, проникнув в комнату, заполняло ее до краев»[8]. В итоге складывается так, что из всех трех персонажей именно немецкий офицер чувствует себя наименее скованно.
По прошествии нескольких лет Вернер возвращается; за это время он многое пережил и осознал всю мощь французского сопротивления фашистам. Теперь тишина того дома становится для него «глухим певучим гудением», которое «не нарушало молчания, а возникало из него[9]. Если в 1941 году молчание, заполнявшее комнату, было проявлением гордости и упрямства, то теперь в нем чувствовалась сила сопротивления врагу.
«Каждая комната, — пишет Поль Клодель, — хранит в себе тайну[10]. Пространство комнаты принадлежит тишине. Это неизбежно. В XIX веке, подчеркивает Мишель Перро, человек стремится иметь собственную, личную комнату, место домашнего уединения, где можно побыть наедине с собой, своего рода убежище, наполненное тишиной и в которое никто не вторгается[11]. Эта тенденция очень значима. Бодлер с огромным удовольствием возвращается по вечерам к себе в комнату. Уединившись там, он избегает — и здесь цитирует Лабрюйера — «величайшего несчастья, состоящего в невозможности побыть одному», тем самым противопоставляя себя людям, которые всегда хотят затеряться в толпе, «из-за того что им нечем занять самих себя».
«Кончено! Я один! Ничего больше не слышно, кроме редких извозчичьих пролеток, запоздалых и загнанных. На несколько часов дается мне если не отдых, то хоть тишина. Кончено! Неотвязные человеческие лица исчезли, и я буду страдать только от себя самого. [...] Недовольный всеми и недовольный собой, хотел бы я в тишине и в ночном одиночестве отделаться от всего и вновь обрести немного уважения к себе»[12].
Многим персонажам Гюисманса свойственно схожее желание. Дез Эссент, герой романа «Наоборот», окружает себя бессловесными слугами — стариками, согбенными годами молчания. Он обустраивает комнату так, чтобы ничто в ней не производило шума: покрывает пол коврами и циновками, смазывает дверные петли маслом, и шаги становятся не слышны. Дез Эссент мечтает о «своего рода молельне», о ложном подобии монастырской кельи, о «прибежище для мыслей», однако в конце концов повисшая там тишина оказывается для него слишком тягостной и гнетущей[13].
Марсель Пруст заказал пробковую обивку стен своего кабинета; он ругается с рабочими, которые делают ремонт в квартире этажом ниже. Кафка хочет снять комнату в гостинице, где можно было бы «уединиться, помолчать, насладиться тишиной, писать по ночам»[14].
Немало и других авторов, которые задумывались над истоками этого простого желания окунуться в тишину собственной комнаты. Часто оно обусловлено бегством от домашней суеты и гомона. Уолт Уитмен пишет о матери, «спокойно собирающей ужин на стол»[15]. Рильке в «Записках Мальте Лауридса Бригге» отмечает, до чего «счастливая судьба — сидеть в тихой комнате, в наследственном доме, среди оседлых, ручных вещей, слушать синиц, пробующих голоса в зеленой прохладе сада, и бой деревенских часов вдалеке»[16]. Счастье рождается от гармонии между внутренним пространством души и пространством внешним.
Рильке показывает нам разнообразие оттенков тишины, которые воспринимает ребенок во время приезда матери: «О, тишина на лестнице, тишина в комнатах рядом, притаившаяся под потолком тишина. И мать — единственная, эту тишину отстранявшая, когда-то в далеком детстве. Ты принимала ее на себя, ты говорила: “Не бойся, это я”. У тебя доставало духу самой посреди ночи стать тишиною для того, кто боится, кто погибает от страха. Ты зажигаешь свечу, и уже ты становишься шорохом»[17].
Есть в книге Рильке и другая тишина — та, какая обнимает комнату, когда соседи перестают шуметь: «Удивительная, ощутимая, зудящая тишина, будто затягивалась рана»; она наступает внезапно и словно пробуждает от сна, «такую тишину надо услышать, ее нельзя передать»[18].
Повествователь «Поисков утраченного времени» Пруста чуток к градациям окружающей его тишины. Он наслаждается «нежной тишиной» террасы Леграндена. В комнате тети Леонии тишина столь же приятна: «Воздух в этих комнатах был насыщен тонким ароматом такой вкусной, такой сочной тишины, что, когда я попадал в них, у меня текли слюнки, особенно в первые, еще холодные утра пасхальной недели, когда я острее ощущал его вследствие еще недолгого пребывания в Комбре»[19]. Далее мы увидим, как заботливо Марсель оберегает тишину комнаты, где спит Альбертина.
Речь также пойдет о завуалированном эротизме, который присутствует в тишине комнаты, описанной Барбе д'Оревильи в его повести «Пунцовый занавес»[20]. А пока обратим внимание на то, что в доме можно обнаружить и зловещую тишину, ведь домашнее пространство — это настоящее царство разных видов безмолвия. Герой повести д'Оревильи, ожидая прихода Альберты, ощущает «пугающее молчание» спящего дома. Он прислушивается к тревожной тишине родительской спальни. Его движения осторожны, чтобы не потревожить сон комнат и коридоров, не произвести ни малейшего шума, особенно из-за скрипучих дверных петель. В этом контексте значимо первое появление Альберты в комнате повествователя, который сидит, погруженный в тишину. Улица тоже «безмолвна, как глубь колодца». «Я расслышал бы, как пролетает муха, но если таковая и жила у меня в комнате, то сейчас она безусловно спала в каком-нибудь уголке окна или складке плотного занавеса из крученого шелка, [...] который неподвижно
