Любовь от бездеятельности (Записки неврастеника) - Петр Кара
— А по-моему, — кричал Нильский, — надо всех баб послать к черту...!
Мы пошли на набережную Волги, продолжая спорить, долго гуляли, восторгаясь нашим „русским сереньким небом“, и наконец отправились на станцию, где в буфете первого класса до рассвета пили за то, чтобы „смеяться“, и за то, чтобы „плакать “ над разбитой любовью.
Когда мы вернулись в город, то все пошли на набережную смотреть на зимний восход, а я пошел домой. Утром меня разбудил какой-то шум. Я прислушался. Это мимо моих окон проходили наши.
„Смейся, паяц, над разбитой любовью“! — кричал кто-то, а несколько человек пели:
„Придет весна,
А молодость не вернется,
Не вернется опять“!
————
Я не принимал участия в споре о любви, потому что считал этот вопрос весьма несложным, и мне показался тогда странным их горячий спор при решении этого вопроса. Но теперь, когда я сам полюбил, я понял, что любовь к женщине сильное и сложное чувство, трудно поддающееся анализу. Как незаметно, стихийно я увлекся моей Сашей! Я отлично помню, как однажды зашел по просьбе Нильского к ее матери за книжкой. Мать ее Анна Егоровна старая, но довольно красивая женщина с добрыми серыми глазами. Она всегда внимательно слушает что ей говорят, и если молодежь, посещающая ее, замолчит, то она сейчас же начнет говорить о последнем номере какого нибудь журнала или о газетной статье, на которую кто-нибудь из ее знакомых указал как на оригинальную. Все свободное время она проводит за чтением или переводит по просьбе молодежи какую-нибудь книгу. Она любит, чтоб молодежь занималась и если узнает про кого — нибудь, что он мало читает, то заведет с ним разговор и прочтет ему нотацию, после чего при прощанье будет внимательно смотреть ему в глаза, не рассердился ли он на ее выговор. Анна Егоровна приняла меня очень ласково, дала мне книгу для передачи Нильскому и оставила пить чай. К чаю пришла и Саша. Мы познакомились. Она села против меня и заговорила с матерью о приехавшей недавно курсистке, передразнивая ее манеру говорить и ее телодвижения. Я наблюдал за Сашей, у нее были стриженые, но довольно длинные, по плечи вьющиеся каштановые волосы, овальное слегка смуглое лицо с провинциальным румянцем, довольно большие губы, слегка вздернутый нос и карие с сильно расширенными зрачками глаза.
— А вы давно приехали? — спросила она меня неожиданно.
— Да, месяца два я уже приехал...
— На каком факультете вы были?
— На естественном.
— Вы математику хорошо знаете?
— Знаю.
— Не поможете ли мне задачу по геометрии решить?... не выходит.
Мы пошли с ней в комнату.
— Вот книгу новую видели? сказала она, подавая мне „политическую экономию Богданова“. Я взял книгу, сел у стола и стал ее перелистывать, изредка поглядывая на Сашу; она тоже перелистывала взад и вперед учебник геометрии. Иногда наши взгляды совпадали, и мы несколько секунд смотрели друг другу прямо в глаза, но потом снова кто-нибудь отводил взгляд и начинал бесцельно перелистывать книгу. Нам сделалось неловко. „Чтобы ей сказать?“ — думал я.
— Ну что же? давайте! — сказала вдруг Саша.
— Давайте! ответил я и протянул руку к ее книге. Саша задержала ее, перевернула несколько» страниц и наконец, ткнув пальцем в одну из них, сказала „вот эту“, и тотчас же отдернула, руку и спрятала ее за спину, точно стыдясь ее показывать. Я подвинул книгу и стал искать задачу.
— На измерение площадей! третья! диктовала Саша.
— Ну как же вы решали? — спросил я, еще не найдя задачи.
— Да так: сначала решила узнать площадь квадрата.
— Почему?
— Да потому что... начала она смело и вдруг рассмеялась. Засмеялся и я.
— А ну ее! — сказала Саша, захлопнув книгу. — Завтра утром у подруг спишу. Расскажите лучше, как вы из Питера выехали.
Я начал рассказывать.... и с этого вечера мы стали встречаться как старые знакомые, крепко пожимая друг другу руки, и за чаем по вечерам, когда посещающая их молодежь начинала спорить, мы сидели молча по долгу, смотря друг другу в глаза, выражением лица показывая свои отношения к мыслям, высказываемым спорившими.
После первого разговора нам около месяца не пришлось встретиться и поговорить один на один. Только весной в начале апреля, когда в Волге уже начала подниматься вода, однажды вечером я встретил ее на набережной, задумчиво сидевшей на чугунной скамье. Я подошел к ней и как-то сразу с первых же слов мы начали говорить, точно продолжая на-днях начатый интимный разговор. Саша стала рассказывать мне всю свою жизнь с раннего детства, более подробно передавая жизнь последних лет. Она скучала все это время, ей хотелось больше видеть людей — ее посещали только одни ее старые знакомые да подруги-гимназистки. Мать ее очень добрая, но она очень опасалась за Сашино здоровье и постоянно беспокоилась о ней, так что из-за каждой прогулки с молодежью за город, особенно зимой на розвальнях, ей приходилось с матерью сражаться, отстаивая свои права.
Прошлое же лето она скучала еще больше. У ней явились сомнения: она задала вопросы; «что такое жизнь и зачем жить», и решила застрелиться, если не найдет в жизни ничего хорошего. Я стал ей доказывать, что жить стоит, что можно очень много сделать; рассказал ей, как я тоже раньше искал чего-то и как, познакомившись с передовыми людьми, я нашел наконец цель жизни и решил посвятить свою жизнь работе для блага человечества.
Саша с увлечением слушала меня и уже через несколько дней с блестящими глазами стала рассказывать мне про свои новые цели, про то, как она поступит на курсы, сделается докторшей и будет писать о равноправности женщин.
Наши весенние прогулки и беседы внесли в мою жизнь что-то свежее, светлое. Я точно проснулся от дремоты. Снова воскресли еще с большей силой все мои прежние желания, заглохшие в тиши провинциальной жизни и снова надежды на будущее, снова страстная жажда жить — работать, сменили тупое состояние апатии и сомнений, и в воображении понеслись картины будущего: опять университет, вечеринки, товарищи и возбужденная деятельность.
Однажды во время этих мечтаний, когда я думал о совместной работе с Сашей, образ которой стоял всегда передо мной, мне вдруг пришло в голову слово «люблю». Я вздрогнул и задумался о наших отношениях. «Нет, это все пустяки», — думал я: — «какая там любовь?
