Любовь от бездеятельности (Записки неврастеника) - Петр Кара
— Николай, я не могу, ну право же не могу быть твоей женой.
— Что? почему?
— Поэтому, что я тебя не люблю.
— Да что ты... Вот пустяки! сказал я засмеявшись, обнимая ее рукой за талию.
— Да правда-же я разлюбила тебя! — вскрикнула она, и по щеке у ней побежала слеза.
Я опустил руку, молча вошел в комнату и стал ходить взад и вперед. Я не помню, что я говорил: это был бред. Страшно страдая, я не находил способа выразить свои страдания и то подходил к ней, прося меня поцеловать, уверяя, что она меня любит и что это ей только показалось, то садился к столу и начинал молча смотреть на нее, наблюдая за выражением ее лица. Она рассеянно скользила глазами по окружающим предметам, крутя пальцами кончик платка, который держала в руках. У ней было сонное усталое лицо.
— Николай, тебе, может быть, тяжело быть со мной; я лучше уйду, — сказала она вдруг, нерешительно подвигаясь к двери.
— Что ты? — возразил я, подойдя к ней, чтобы загородить ей дорогу. — Или может быть, ты сама не хочешь быть со мной?
Она ничего не ответила и только сделала рукой жест, как бы желая заставить меня замолчать.
— Саша! — начал я снова, взяв ее за руку, ведь ты меня любишь! Я вижу, что ты меня любишь... Ну скажи, ведь да?
Она закрыла глаза и начала настойчиво со слезами в голосе твердить: «Нет, нет! я тебе говорю, что я тебя разлюбила. Я себя много анализировала!» .
Мне захотелось встать перед ней на колени... не знаю что еще?.. сделать что угодно, только бы она сказала, что любит меня, то минутами мне хотелось броситься на нее, охватить за горло и задушить. Я замер, стоя против нее, дрожа от волнующих меня, сменяющихся настроений.
— Николай, пойдем! Пусти меня, я устала, я не спала сегодня всю ночь. Ну пойдем. Успокойся! стала упрашивать Саша. У меня хлынули слезы. Я отвернулся и ушел в другую комнату одеваться.
Мы молча вышли на улицу и пошли до направлению к ее зимней квартире. Когда мы проходили по Шорной улице, я издали увидел два освещенных окна квартиры Нильского. Из открытой форточки слышалось:
«Проведемте жь, друзья,
«Эту ночь веселей...
«Зайдем, Саша? спросил я. Она молча пошла за мной. Там была вся наша прошлогодняя компания. Все сидели вокруг стола; на нем стоял кипящий самовар и несколько пивных бутылок. Весь пол был покрыт окурками. Синий дым, славшийся по комнате, около форточки слегка волновался; там на подоконнике в расстегнутой студенческой тужурке со стаканом пива в руках сидел запевавший Лядов.
Мы остановились у двери. Увидев нас, Лядов улыбнулся и, когда хор кончил припев, запел:
Не любить погубить
Значит жизнь молодую
Жизнь-рай выбирай
Каждый деву младую.
Все громко подхватили:
Проведемте-ж, друзья....
но, не докончив припева, смолкли, с улыбкой подавая мне и Саше руку.
Стали пить и возглашать тосты. Кто-то выпил для оригинальности за свое здоровье, кто-то за пьянство.
За женщин! предложил Лядов.
— Нет! женщины — люди, и потому выпьем за, все человечество! — возразил ему кто-то. Нильский подавая мне стакан, сказал: «выпьем за то, чтобы в будущем, когда на земле водворится всеобщее-счастье, у людей остались бы идейные чувства!» Я чокнулся с ним и выпил, но какое мне дело до настроений будущего человечества, когда Саша...
Я пошел ее провожать.
— Прощай! — сказал я, взяв ее за руку, когда она позвонила у ворот своего дома. Она с любовью, как всегда, глядела на меня, пожимая мне руку, покачиваясь то ко мне, то от меня. Потом она покачнулась еще сильнее и сжала мне руку. Я почувствовал, что она хочет меня поцеловать. За воротами щелкнул засов; Саша откачнулась, потом, приблизилась совсем, так что я почувствовал на лице ее дыхание. Открылась калитка.
— Прощайте! — сказала Саша смутившись, и за воротами снова застучал засов. Оставшись один, я долго неподвижно стоял около ворот, глядя на калитку, за которой скрылась Саша, как на свежую» могилу.
————
— Знаешь, Николай! я вчера долго не могла, уснуть, — говорила мне Саша, когда сегодня утром мы шли с нею на станцию. — Я все сидела и плакала.
— О чем?
— Так, мне было очень тяжело, грустно...
— Почему? Или тебе жалко наших бывших отношений, а остальное все то же. Ты можешь стремиться к своей цели.
— Стремиться к цели?! А разве это легко, когда на каждом шагу даже в себе самой встречаешь препятствия. Я много думала об этом. А если не добиться вполне самостоятельной жизни и возможности жить среди интеллигентного общества, так какая же это будет жизнь? Лучше смерть! Нет, надо от всего отказаться, а то что же дальше?
— От чего отказаться — то? Моя любовь разве бы тебе помешала?
— А дети-то?
— Да детей могло бы и не быть, а то твоя мама могла бы...
— Да понятно все можно, но ведь я тебя разлюбила потому, а вовсе не потому...
— Что?
— Да расходимся мы.
— Но почему же тебе тогда грустно?
— Жить хочется, правда, так хочется жить, а... и глаза у нее покрылись слезами.
— Саша! ты любишь меня; я чувствую это! Ну, скажи — да?
Она молчала, по ее лицу как тени пробегали выражения то страдания, то испуга. Она широко раскрывала глаза и взглядывала на меня, точно с моей стороны ей грозила какая-то опасность.
— Слушай, подожди говорить окончательно до осени, — говорил я ей, когда мы уже вошли в вагон подошедшего поезда.
— Подождешь? да?
— Хорошо! — задумчиво ответила Саша.
Раздавался третий звонок.
— Ну, прощай, прощай! — проговорил я и, пожав Саше руку в последний раз, соскочил на платформу. Мимо меня все быстрей и быстрей замелькали вагоны; последний промелькнул как то особенно быстро, и меня обдало жаром: против вокзала стояло полуденное солнце. Я оглянулся — никого не было; только около входа в зал 1-го класса стоял жандарм.
Под сводами кружились голуби, встревоженные шумом отходящего поезда.
Я пошел домой. Лениво, почти шагом проезжали мимо меня извозчики, подымая тучки пыли, которая, медленно перелетев через барьер, отделявший шоссе от тропинки, садилась на
