Трое - Георгий Иванов Марков
«Еще только месяц, — думает Иван. — И я покину этот город, чтобы уже никогда больше не возвращаться. Ранним утром я приеду в Софию, и прямо с вокзала на «единице» — домой. Открываю двери, и она кидается в мои объятия… Бред! Дома никого не будет. Оконные занавески спущены, всюду пыль… наверное все забрала с собой… вещи, пианино? Эта квартира всегда была полна звуков, а теперь в ней царит тишина… и на столе ее ключ… Чего я так боюсь? Неужели я так постарел, что любая перемена меня пугает? Разве я виноват в чем-нибудь? Присяду с дороги отдохнуть (наверное в голову нахлынут воспоминания), согрею воду в ванной и выкупаюсь…
Послышится телефонный звонок… может, она? И вместо жены окажется какой-нибудь недотепа, неправильно набравший номер конторы артели грузчиков… А потом? Продолжение неоконченной истории. Суд, оформление развода, отметка в паспорте. И мы чужие… Будто никогда ее не знал и не встречал… словно она мертвая. (Неужели я желаю ее смерти?)… Придется начинать снова. Легко сказать — снова! Нужно просто внушить себе, что ты сызнова родился… переустроить всю жизнь, найти истину, какой-то смысл, как когда-то до того, как впервые встретил ее».
Иван смотрит на небо. Он с детства любит смотреть на небо. Может, потому, что нет простора необъятнее, а в грезах можно летать высоко, высоко, насколько позволяет воображение… Но с годами все ниже полет. Детские грезы, мечты юности уступили место спокойной созерцательности.
«Как много красок! — невольно восклицает он словно только сейчас открыл, что небо может быть красочным. — Самый яркий цвет красный. Цвет тревоги, напряжения, цвет моей сущности. И, может, цвет нависшей надо мной опасности? Цвет зари и цвет заката. Самый жизненный из жизненных. Благодаря ему оживает небосвод. Его детище — фиолетовые силуэты гор — цвет незыблемости, безопасности. Это не мой цвет. А там, на востоке — серовато-зеленая полоса — покой, примирение; они приведут с собой ночь. Может быть, это мне подходит! Интересно, каков цвет иронии? Наверное, это цвет желчи!»
Взгляд его скользит по эллипсу неба.
«Смотрела ли она когда-нибудь на небо? Нет, едва ли! Ведь для нее все существовало только на земле!»
Младен начинает насвистывать. Он неспокоен.
Того, кого они ждут, еще нет. Он должен был прийти еще пятнадцать минут тому назад.
— Снова что-нибудь затеял! — нервничает Младен. — Не может он жить, как люди! Я еще тогда, на матче, понял! Несерьезный парень!
— Кто? — прошел в себя Иван.
— Да Сашо! — Младен удивленно смотрит на него. Иван сегодня что-то не того. Ходит, как во сне. Что случилось с ним? Не стоит спрашивать. Если будет нужно, сам скажет. Мог бы только быть повнимательнее немного.
— Ты случайно не болен?
— Что ты! — буркает тот. Ему явно не хочется говорить.
— Еще немного подождем? — предлагает Младен. — Кстати увидим кое-кого. — Он уже заметил кого-то на другом конце парка.
Как и каждый воскресный вечер, жители провинциального города прогуливаются по аллеям парка. Внизу, в ресторане, оркестр играет модный мотив сезона — «Марину». Визгливая певица пытается перекричать оркестр и гомон публики. Как в каждый воскресный вечер, заняты все столики, а свежий горный ветерок разносит запах мяса, жаренного на мангале.
Младен с серьезным видом наблюдает картину вечернего парка, словно этнограф, приехавший из-за границы, чтобы изучить быт и нравы болгарской провинции. Он разглядывает прохожих, всматривается в их лица, прислушивается к словам, пытается отгадать, кто они и что собою представляют.
Некая романтическая традиция связывает жителей города с этим парком. Может быть, поэтому они появляются здесь в лучшем своем платье; суетятся. Приходят встретиться со старыми друзьями и завязать новые знакомства. Буйные гимназисты, подстриженные под «калипсо», молчаливые солдаты, отбывающие военную службу и принесшие с собой нравы различных уголков страны; офицеры; рабочие и служащие военного завода — такова мужская половина гуляющих. У многих из них на лице можно прочесть серьезность, сознание собственного достоинства. Им совсем не безразлично, какое впечатление они производят на других. Говорят тихо, сосредоточенно. И как истые современные болгары, вечером в воскресенье больше всего говорят о своей работе, спорят, что-либо обсуждают и решают.
Женщины шумнее. Может, оттого, что их больше, а может, причиной их врожденная непосредственность. Это задорные, веселые текстильщицы, школьницы старших классов — тихие или дерзкие, элегантно одетые молодые девушки с тонким, ядовитым юмором, матери и супруги, целую неделю ожидавшие этого дня.
Острый, язвительный смех бросает мужчин в недоумение, заставляет поправлять галстуки, осматриваться и отвечать… недоумением.
Резвятся дети, нашедшие здесь, в людской гуще, самое подходящее место для игр.
В центре всей этой веселой воскресной «ярмарки» торчит огромная каменная рыба, изо рта которой бьет фонтан. Его брызги краснеют в лучах заходящего солнца.
Младен замечает:
— Смотришь на них, и по одежде можно узнать любого. Где работает, что собой представляет. Как все это просто. Трудно найти мир более простой, чем наш. Сложные вещи выдуманы людьми для оправдания своего бессилия… Да… Самое важное — не разбрасываться! Что скажешь?
— Да! — отвечает Иван, не зная, о чем идет речь. Вещи никогда не казались ему простыми.
«Пустота… Словно все платят еженедельный налог за свою будничную пустоту, которую оставили вчера и которую снова встретят завтра. А, может быть, это вовсе не так, может это только мне… пусто!..»
Да, ему еще сегодня надо было ответить жене. Она пишет, что покидает его. Он не может не ответить, не может сидеть сложа руки. Но что ей написать!
Удивительно, что дни его до сих пор были заполнены. У него совершенно не оставалось свободного времени, так как ему нужно было сделать многое. Кое-что вспомнить, ознакомиться с новейшей литературой, чтобы не отстать и вернуться хорошо подготовленным. Только в таком случае
