Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин
– Несёт нас. Иртыш из берегов вышел.
– Вот диво! С чего он разгулялся?
– Снега в горах тают. Все реки и ручьи – сюда...
– Куды плывём-то?
– На край света.
– С тобой и туда согласна... – радовалась Домна, будто и не было беды вокруг и не её дом качался на иртышских волнах. – А ну-ка! – она сбросила с себя сарафан, сорвала сподницу и, белотелая, статная, шагнула к окну. – Сдвинься, Сёмушка! Ожгу!
– Ведьма! – закрыв глаза, пробормотал Ремез, которому по душе пришлась Домнина бесшабашность.
– Ага, ведьма, – не обижаясь, кивнула Домна и выскользнула в окно.
Плыла, хохотала, чёртова белорыбица! Дом кружило в мутном безбрежье, тащило вниз, к океану, но страха изограф не испытывал, лишь детское любопытство, восторг перед разыгравшейся стихией. Мутное небо и мутный Иртыш слились где-то, за невидимой чертою, настал давно обещанный писанием конец света, но странный какой-то, пахнущий сыростью и воском горящих с ночи свечей. Под окном рыбы играли, ликовали, хватая их, чайки плескались, взвизгивала шалая, бесстрашная баба.
Странный, странный, совсем не библейский потоп! Ни птиц, ни зверей в ковчеге. Одна лишь кошка на верхнем голбце.
Скрипят половицы, хлопает сенная дверь, хлюпает за стеною Иртыш... А может, все воды мира, слившись с ним, заглотили землю, привычную, близкую. Лишь только теперь осознал Ремез, как любит её и как страшится её потерять. Не свинцовости этой боится, не гибели, не одиночества, а того, что земля, казавшаяся вечной твердыней, вдруг возьмёт и исчезнет. Она уживалась с водой, как и положено сёстрам. Ежели засуха – звала, и вода откликалась и поила её через расписной рожок радуги животворною влагой; земля оживала и вновь цвела, и жили бок о бок, ладили.
Что же случилось? Кто обозлил сестру родную? Чья-то недобрая молва или чёрная ревность притупили их чувства? Ну да, земля красива, но рядом с водою она ещё краше. Сама ж вода без земли дурнушка, которая никому не нужна, потому что сгубила сестру, и всё живое на ней сгубила... Что вода без земли?.. И земля без сестры засохнет.
Ремез высунулся, выпал в окно. Там плескалась и хохотала Домна, полная сил и бесстрашия перед всеми стихиями мира. Большое гибкое тело белело в воде, а голос звал, и глаза звали: «Иди ко мне, любимый! Иди же!».
«Сгубила! Стало, и Фимушка сгинула? И сыновья, и внуки?» – Ремез, минуя Домну, саженками заотмахивал к еле видному берегу. Левую, зашибленную о косяк ногу, свело судорогой, потом и правую, а дом уплывал. Больно и стыдно стало за свою невольную слабость.
«Спаситель! – бранил он себя, мял занемевшие икры, но через голенища сапог боли не чувствовал. – Тля бескрылая! Сам сгину без толку!»
Ноги, налившись тяжестью, стали чужими и, не подчинялись воле его, тянули на дно: «Опущусь... там разомну!».
Выхаркав из себя воду, всей грудью вдохнул воздуху, и глотку тотчас забила тучей клубившаяся мошкара.
– Тьфу пакость! – он прокашлялся, наглотавшись мутной, сорной воды. – А-ап! А-ап!
Теперь и руки неметь начали, и он испугался.
А дом уплывал, но в полусажени вынырнула Домна, и, подхватив его своей прохладной сильной рукой, повлекла по течению.
Створка, через которую они выбрались, была на другой стороне. И дверь там же. А Ремез изнемогал.
– Обними за ноги... держись! – кулаком выбив в ближнем окне слюдяную вставку, Домна рванула на себя наружную раму, потом и внутреннюю, – вся исцарапалась, но боли не чувствовала.
– Держись, Сёмушка! Держи-ись!
Она полезла в проём, но вдруг попросила:
– Не гляди, Сёмушка!
Ремез отпустил её ноги.
– Ле-езь! – нащупав решётку отдушины, протиснул в неё ладонь. – Теперь сам... сам удержусь.
Домна медленно, точно потеряла все силы, вползла внутрь. Тело её увяло, обессочилось, словно сила, только что в ней игравшая, перелилась в Ремеза. И верно: руки и ноги, отказавшие на плаву, вдруг стали ему послушны, он протолкнул Домну в проём, и сам легко перемахнул через подоконник.
Ветер унялся, дом ровно плыл, и вода в избе спала. Давно ли волны ходили? Давно ли небо, грозясь, сулило конец света? Солнце выглянуло, благодатное солнце и, тесня тучи, пошло привычным своим путём. Люди, в ожидании беды затаённо молчавшие, наполнили тишину голосами.
– Данила, эй, кум! Ты чем свинью выловил? – кричал мужик, до пояса голый, закинувший с крыльца избушки своей уду.
– Сетью.
А Домна сидела на мокром полу, подогнув ноги, побелевшими водила глазами. Из прикуса на губе сочилась кровь.
– Нну, расквасилась! – Ремез вскинул её на руки, понёс в горницу.
– Не задорь, Сёмушка! Не на-адо! Зашлась я... обезумела вовсе. О-ох!
И сила снова в неё влилась. Обмякшее, вялое тело сделалось упругим и жадным.
38Вечор помор, из купцов, гостил. Оставил Митрофановне в дар деревянное блюдо: шибко ласково привечала хлебосольная хозяюшка. Сам Ремез, угощая купца, про письмо тамошнее расспрашивал. Гость хитро в нечастую бороду ухмылялся:
– У каждой птахи своё гнездо. И свито по-своему. В Ольге так рисуют, в Бухтале – иначе. Мастера все на разный манер, и секреты свои таят.
– Ну, таите, – без обиды отмахнулся Ремез, зарубив в памяти: «Смысл письма вашего
