Место клизмы изменить нельзя. Рассказы морского доктора - Михаил Сорин
Так вот, начала болеть душа и у нашего штурмана, он стал донимать меня жалобами на какое-то томление в груди, раздражительность и плохой сон. Я, как доктор и человек, проведший более двадцати обеспечений дальних походов, прекрасно знал этот симптом «третьего месяца», когда окружающий мужской коллектив вызывает негодование, а томление в груди объясняется отсутствием прекрасного пола, который является только во сне или в скупых мужских грезах. Но объяснять «заболевшему» товарищу все эти тонкости я не стал, да и не понял бы он меня, а решил разнообразить нашу службу, отправившись на консультацию к терапевтам корабельной медицинской группы, обосновавшимся на крейсере. Нам был выделен катер, и мы с Олегом рванули на авианесущее «чудище».
III
Катер быстро доставил нас к морскому «небоскребу». И действительно, это было величественное сооружение. С катера, чтобы увидеть хотя бы край верхней палубы, надо было так закинуть голову, что казалось, что она вот-вот оторвется. Что творилось наверху, снизу не было видно. Причалив к борту, мы поднялись на верхнюю палубу. Там, вовсю кипела работа. Каким-то образом, причудливо сложив крылья, чинно выстроились в ряд НАШИ самолеты. Я подчеркиваю – наши, так как у американцев, которые «паслись» неподалеку на своем авианосце, не было даже аналога таких летательных аппаратов. Дело в том, что их самолеты взлетали с помощью катапульты, а наши – с разбега и трамплина. И вообще на фоне неуклюжего крейсера стальные птицы выглядели сказочными эльфами. А когда они взмывали в небо и там, в лучах тропического солнца, вырисовывали фигуры высшего пилотажа. Мы с гордостью говорили, что и у нас еще кое-что осталось от долбаной перестройки и опостылевшей всем дерьмократии, и на крейсере вот-вот введут в строй замороженные в длительном северном отстое котлы, и он не будет ползать на потеху супостату, а еще покажет себя, но пока…
Американцы откровенно завидовали, но только нашей морской авиации, И, как-то пригласив русских летчиков к себе на борт (да, было и такое), предложили в качестве хитрого хода прокатиться на их самолете. Наши с удовольствием согласились, полетали, заметив потом, что «американка» машина хорошая, но тяжелая и неуклюжая. Тогда коварные хозяева попросились полетать на русских самолетах, на что получили простостодушный ответ, дескать, что на них летать, самолет – он и есть самолет, все то же самое, как и у вас получилось, как в том анекдоте про сало. Итак, работа на крейсере кипела вовсю. Что-то крутилось, вертелось, делалось, не сразу было понятно – что, но это уже неважно. Нас встречали – это были мои коллеги. Мы тут же отправились в мед-Блок. Конечно, по сравнению с нашей маленькой амбулаторией здесь было целое царство и аппаратуры, и людей, да и нелепо было бы на такой громадине с экипажем почти в две тысячи человек иметь слабую медицину. Олега сразу взяли в оборот, и уже через несколько минут он был обмотан лентами кардиограмм, из пальцев брали на анализы кровь, что-то простукивали, прослушивали и мяли. Доктора обменивались мнениями – и для большего психологического эффекта – на латыни. Обалдевший от всего этого гигант-штурман притих, что на него было совсем не похоже, и даже стал как-то меньше ростом.
Оставив его на откуп терапевтам, я со своими прямыми коллегами-хирургами отправился, якобы, на консилиум – к ним в каюту пить кофе. Ребята делились своим нелегким житьем-бытьем и, между прочим, поведали о том, что у них, кроме основного экипажа, сидит масса москвичей, т.е. представителей из Центра, в том числе и корреспондентов, которые чувствуют себя здесь, на борту, весьма независимо. Старшим перехода от северян шел уважаемый человек – адмирал по кличке «Конь». Это прозвище он заработал, когда однажды, делая обход корабля, увидел сквозь иллюминатор «нарушающих безобразие» журналистов, которые, по словам адмирала, «приводили себя в нетрезвое состояние, употребляя спиртные напитки вовнутрь». Он их «построил», громко кричал и топал ногами, а в заключение предупредил, что ближайшей оказией отправит домой, но так как ближайшая оказия была только та, на которой они находились, и об этом все знали или догадывались, этой угрозы никто не испугался. А на следующий день на иллюминаторе провинившихся москвичей красовался нарисованный ими же дорожный знак: «Проезд гужевому транспорту по правому шкафуту запрещен!» А бедолага старший, стал «Конем».
Время неумолимо летело вперед. И когда терапевты вынесли свой вердикт штурману – «патологически здоров» – солнце начало клониться к горизонту. Мы распрощались с гостеприимными эскулапами и попытались отправиться на свой корабль. Но не тут-то было. Наш катер самым подлым образом, т.е. даже не поставив нас в известность, кем-то был отправлен обратно.
Мы с Олегом принялись выяснять, что нам делать дальше, и, хотя Средиземное море было теплым и ласковым, вплавь добираться до «своих», как нам советовали местные доброжелатели, не было никакого желания.
Выяснив, что вахтенная служба находится на ходовом мостике, мы отправились туда. Помещение, куда нас занес случай, было больше похоже на кабину фантастического звездолета. Оно было таким огромным, что в нем немудрено было заблудиться. Столы, карты, приборы, электроника, все перемигивалось лампочками и таинственно гудело. Мой недавний подопечный, забыв о своих жалобах, мгновенно исчез из моего поля зрения. Вероятно, увидел новую электронную карту – мелькнуло у меня в мозгу. Я немного постоял и, придя в себя, сделал пару шагов в сторону величественного иллюминатора, как вдруг заметил чью-то склонившуюся над приборами фигуру с адмиральскими погонами. Адмирал что-то внимательно рассматривал или читал, но вдруг нажал на какой-то тумблер и закричал в микрофон кому-то невидимому мне, но явно присутствующему где-то на связи. Честно говоря, сам грешен и даже являюсь автором словаря нетрадиционной лексики, но такого узорчатого переплетения слов и выражений не слыхивал. Заслушавшись, я на минуту потерял бдительность, а зря.
– Вы кто такой? В чем дело? Почему без доклада? Дежурный!!! (дальше из разряда нетрадиционной лексики), – и все это явно в мой адрес.
– Подполковник медицинской службы такой-то, – скороговоркой затараторил я, – с больным на консультацию, а тут какой-то хрен отправил наш катер…
– Это я отправил, – заревел на меня трубный голос начальника, – а Вам за организацию двойка, так и доложите своему старшему.
– За что? – обиделся я.
– Вы не доложили мне о своем прибытии.
«Это – Конь, – мелькнуло у меня в сознании, – собственной персоной, ну и влипли, а тут еще штурман куда-то пропал…»
– Так, «тащ», – заблеял опять я, – решил, зачем беспокоить по пустякам, доложил вашему флагманскому…
– Я сказал – двойка! – не унимался Конь.
В это время – откуда-то из-за переборки показалась долговязая фигура моего подопечного. Он был в диком восторге от увиденного, и у него, как у ребенка, получившего новую игрушку, сияли от радости глаза.
– Борисыч, там у них… – начал, было, Олег, явно не замечая адмирала.
– А это что за чудило? – заревел с новой яростью тот, откуда? Почему не стрижен?
К слову сказать, наш штурман не баловал себя частыми подстрижками и носил довольно-таки вольную прическу, которая даже слегка прикрывала верхние кончики ушей, что для северянина, тем более адмирала, было, как красная тряпка для быка.
– Совсем совесть потеряли, – распалялся он, – Вы, доктор, какого хрена привезли его сюда?
– На консультацию, – пытался оправдаться я, – больной он.
И в это время Олег, пришедший в себя от неожиданного нападения, взял инициативу в свои руки.
– Тащ адмирал, – начал он, жуя начальство глазами, —
так что разрешите доложить, потому и привезли…
– Почему потому? – обалдев от такой наглости, начал снова заводиться Старший начальник.
– Потому что, потому – из-за волос, – шел ва-банк штурман. Я совершенно ничего не понимал и заворожено слушал его, на мой взгляд, совершенно бессмысленную тираду.
– Каких волос?! – рев Коня, видимо, достиг уже нижней палубы, так как на ходовой уже стали заглядывать перепуганные офицеры.
– Из-за моих волос, – Вы же не даете доложить.
– Докладывайте, – ошарашено разрешил адмирал.
– Короче, мы все устали от меня, то есть от моих волос, – Олег тяжело вздохнул и продолжил, – их вечером стригут, а к утру, они снова отрастают.
Секунд тридцать Конь только и мог, что
