Все живы - Анна Морозова
– А в Даниловке тебе летом нравится?
– Я вообще жару плохо переношу. Как бабушка говорит: «Мы степнухи, нам легче. А ты белый, как блин недопеченный, не в нашу породу». Но там лучше, конечно, чем в Волгограде.
– Скучаешь по ней?
– Не знаю. Я всегда думал, что ей только обуза, а как мама стала забирать – бабушка расстроилась очень. Я ей вчера несколько раз пытался позвонить, а она трубку не берет. Не нравится мне это… Фуух, пришли!
Они поднялись на второй этаж, стараясь не касаться горячего пластика перил. В кабинете следователя были еще Ирина Сергеевна и одна незнакомая полноватая женщина с короткой кудрявой стрижкой.
– Вы подождите в коридорчике, пожалуйста, – после приветствия сказала кудрявая женщина, которая представилась как Людмила Анатольевна, заведующая отделом опеки, – а мы тут с Борей вместе порешаем вопросики.
Художник увидел, что мальчик растерялся, и вопросительно взглянул на психолога.
– Думаю, что Боре будет комфортнее, если Алексей Степанович останется, – сказала она таким тоном, что никто не решился спорить.
Художник сел на стул, усадил мальчика рядом.
– Ну что ж, так даже лучше, – начала Людмила Анатольевна и повернула стул в сторону мальчика, наклонилась в его сторону и медленно, четко проговаривая слова, обратилась к нему: – Боря, так получилось, что никто из твоих родственников не может сейчас тебя взять под опеку.
– А как же бабушка? – удивленно спросил Боря.
– Бабушка болеет, к сожалению. Даже ходить и говорить не может. Ей самой понадобилась опека старшего сына.
Перед глазами Бори снова всплыл земляной холм, замелькали лица стоящих у могилы бабы Гали родственников. Он помолчал, потом тихо спросил:
– Она сейчас у дяди Коли?
– Пока в больнице, а потом да, будет жить у старшего сына. Скорее всего, останется лежачей. Он говорит: и куда им еще тебя?
– Да я и сам у них не хочу. Там малышка всё время плачет, да так звонко! А если бабушка будет жить у себя? Я бы за ней сам ухаживал…
– Да ты ее даже повернуть не сможешь! И нельзя тебе по закону. Вы с ней оба нуждаетесь в опекунах.
Боря помолчал, обдумывая информацию, все тоже ничего не говорили, да и сказать им было нечего. Потом он недоуменно посмотрел на Людмилу Анатольевну:
– Дядя Володя уезжает, дядя Саша тоже всё время в разъездах… Так меня что, в интернат, получается?! Но я не хочу в интернат!
– Всего на годик, а там, может быть, дядя Володя тебя заберет…
– Нет! Не хочу в интернат!.. А можно я попрошу Алексея Степановича? Или нельзя, чтобы не родственник?
Художник увидел, что мальчик держится из последних сил. Еще немного – и заплачет. Он быстро приобнял его за плечи, прижал к себе и быстро сказал:
– Если хочешь, пока поживешь у меня. А там и дядя Володя вернется.
Боря молча кивнул и не выдержал напряжения – разревелся. Все с облегчением зашевелились и стали наперебой предлагать ему кто бумажный платок, кто воду. Людмила Анатольевна присела рядом на корточки, помогла высморкаться, повернула голову мальчика к себе, заглянула в лицо:
– Ты очень смелый, Боря. Ну, давай, последнее усилие, и всё закончится. Скажи мне: ты хочешь пока пожить у Алексея Степановича?
– Да, хочу. Пожалуйста…
– Ну вот и хорошо. Мы всё оформим, все документики и вам позвоним. А пока вот, распишитесь на гостевое содержание. Мы подготовили на всякий случай.
Следователь пожал художнику руку.
– Это правильное решение. Спасибо! – с явным облегчением сказал он.
– Мы пойдем тогда? – улыбнулся тот.
– Через сорок минут. Сейчас у нас занятие. – И снова Ирина Сергеевна сказала это так, что никто не стал возражать.
– А что я должен буду делать? Ну, что можно, а что нельзя? Раз я с вами буду, – спросил Боря, осторожно пробуя в «Пиратской пристани» салат «Джон Кук», который художник обозвал «селедкой под шубой».
Сам он к рыбному стейку взял салат «Пиратская станция», откуда Боря уже повытяги-вал вилкой вяленые томаты. Руккола ему не понравилась.
– Ну, нельзя есть краски, – улыбнулся художник. – Зато можно экспериментировать как хочешь с любыми моими материалами, но под моим присмотром. И не на моих эскизах, конечно. А если возьмешь на себя мытье кистей – то вообще тебе цены не будет.
– Да я не про это, – ответил Боря. – А кисточки вы мне сами не разрешили вымыть, я ведь хотел, помните?
– Так ты еще обучение не прошел. И экзамен надо сдать… А если серьезно, то просьба одна, но важная. Если что беспокоит – сразу говори. И если что болит – тоже. Я, конечно, заберу все твои медицинские бумажки, но сейчас я ведь тебя не знаю. Мало ли, аллергия какая… Так что не молчи, если что, договор?
– Договор. А мы что, в Даниловку поедем?!
– Ну конечно. Надо же с твоими родственниками познакомиться. Да и архив ты наверняка захочешь забрать.
– А можно?
– Естественно. Будешь потихоньку разбираться, пока я в академии. Не всё же уроки учить. Я даже знаю, у кого можно такую лампу попросить специальную, с лупой. Мороженое возьмем?
Боря радостно кивнул:
– Мне шоколадного! А когда мы поедем?
– Как разрешат в следственном комитете, так и поедем. Мне работы еще дня на четыре где-то. Как раз с психологом закончишь. Слушай, может, тебе свидание с мамой устроить? Хочешь?
– Нет, спасибо, – быстро ответил Боря. Потом, помолчав, явно что-то соображая, спросил: – А можно мы на кладбище съездим? К дяде Косте?
– Да хоть завтра вечером, как жара спадет хоть немного.
Боря кивнул и задумался. Ему вспомнилось кладбище, на котором были похоронены отец, баба Галя. Художник наблюдал за мальчиком, понимая, что здесь он помочь не в силах.
– Я всё хотел спросить… – нерешительно начал Боря. – А у вас в Москве есть золотая краска?
– Ну конечно. А зачем тебе? – удивленно раскрыл глаза художник.
– Так, вообще…
На Мамаев курган художник Борю не взял, чтобы тот не устал перед поездкой на кладбище. К его возвращению Боря приготовил лапшу с бульонным кубиком и сварил яйца.
– Жалко, зелени нет, – посетовал он, ставя тарелки на стол.
– Да ладно, и так будет вкусно, – улыбнулся художник.
– А было бы еще и красиво. А я тут попробовал одну вещь сделать, да только не очень получилось. – И Боря сбегал за альбомом. – Вот, гляньте, суп всё равно горячий… Я ему губы рисовал и стирал, рисовал и стирал! И так раза четыре. Почти до дырки дотер. А уж сколько страниц в мусорку выкинул!
– Ты погоди в мусорку кидать. Сначала
