Все живы - Анна Морозова
– Тогда интернат?
– А куда еще? Ирина Сергеевна говорит, что в интернате его психика не выдержит. Да и представляете отношение: мама – убийца, ал-кашка и дилер вдобавок, отец погиб на стройке по пьяни. Такое себе, – со вздохом сказал следователь.
– И что теперь будете делать? – спросил художник.
– Уже делаем. Уговариваем всю эту семейку. Конечно, лучше бы в поселок взяли. Здесь-то полгорода уже знает. Представляете, как его в школе встретят?
– А там, думаете, не узнают? Дело времени, – пожал плечами Алексей Степанович.
– Вы правы. Не повезло парню. Еще неизвестно, как известие о болезни бабушки воспримет. Он-то к ней хочет вроде как, да?
– А когда вы ему скажете? – кивнув, спросил художник.
– Завтра. Дальше тянуть некуда… Слушайте, а вы не хотите его взять под опеку где-то на годик? Парнишка неплохой, а у вас родных нет. Мне жена сказала, извините. Говорю же, она с Ниночкой Исаевой работает. Так что нам про вас и справок наводить не надо. – Он невесело рассмеялся и продолжал: – Подумайте, а?.. Через годик история подзабудется, страсти улягутся. Может, и правда, Володя этот заберет. Пенсия по потере кормильца парнишке выплачивается, на карточку переводится. А что мамашка на эти деньги бухала – ну, так нефиг было ей карточку оставлять, чего уж. И опекунские еще будут. Возня, конечно, со всеми этими отчетами… Но вы подумайте. Жалко пацана, ну куда его в интернат-то?
– Да не захочет он ко мне! Он меня и не знает совсем.
– Может, и захочет. Вы-то как?
– Ну вот, смотрите. Летом я буду на даче и в Москве, а в конце августа в Болгарию, к памятнику Алеше. Это у меня часть большого проекта. В принципе, мог бы его с собой взять, а школу хоть его сельскую оставить, разберемся. В Болгарии живет тетя моего хорошего знакомого с мужем, они только рады будут приютить на несколько дней, думаю. Или подскажут, где снять. Море ему покажу… Он любит эту тему. Ну а потом вернусь в Москву, студенты. Днем один будет сидеть. Хотя ему не привыкать. Может, в какой хороший медцентр положить получится, и по здоровью что поправят. С финансами у меня нормально.
Следователь кивнул.
– Вы думайте, в общем. До завтра, хорошо? А я ближе к вечеру свяжусь с отделом опеки, узнаю результат их обработки родственников. Но уверен, что все пойдут в отказ. «Мы возьмем, но не сейчас», не знаю, что ли, эту песню? Именно потому, что куча их, родственников. А завтра мы созваниваемся, вы говорите, что надумали, и приезжаете с Борей к психологу.
Алексей Степанович кивнул, попрощался и в глубоком раздумье вышел на раскаленный волгоградский асфальт. Даже птиц не было слышно.
Поздно вечером художник не выдержал и позвонил Мише, юристу и председателю своего товарищества. Ему было необходимо услышать мнение разумного человека. Михаил внимательно выслушал его сбивчивый рассказ и переживания, не пытается ли он таким образом уменьшить боль от гибели сестры. И чем всё это может кончиться.
– Мне кажется, ты выбрал правильный способ – помочь кому-нибудь. Способ рабочий, годный. Хоть и говорят, что ни одно доброе дело не остается безнаказанным, и все такое… Но мне пока везет. Я ведь дважды такое проделывал, с бабой Машей и с Никитой.
– Да не собирался я никому помогать! Боря сам на меня свалился.
– Знакомо, да. «Сам свалился», именно так и бывает. По крайней мере, у меня.
– Слушай, а вот по поводу того, что ты сказал… Ну, про добро и зло. Сестра ведь моя говорила: не делай добра – не получишь зла. И у нее это примерно так и работало, да, – задумчиво сказал Алексей Степанович.
– А у тебя как работает?
– Даже и не знаю. Слушай, получается, я никому добра и не делал. Мне делали. Ну, ничего себе, такое открытие к пятому десятку! – невесело рассмеялся художник.
– Да ну? А кто тогда бабе Маше логотип хозяйства сделал? И эскизы, и карточки напечатал, всё под ключ и бесплатно? Она прям счастлива – конечно, такая игрушка! Всё солидно теперь, по-взрослому!
– А, ну, это же мелочь, – отмахнулся художник.
– Всё понятно с тобой. Ладно, думай. По юридическим вопросам я на связи. И вообще тоже, – ответил Михаил.
Попрощавшись с председателем, Алексей Степанович понял, что уже всё решил. До интерната он не допустит. Нечего там Боре делать.
Ночью художник видит сон, будто он на незнакомой станции метро стоит и ждет поезда. Но, к его изумлению, из тоннеля выезжает трамвай: красно-желтый, красивый, точно такой же, как был в детстве. Останавливается, и в дверях ярко освещенного вагона он видит две фигуры. Художника охватывает такое волнение, что он не может сделать ни шагу навстречу, только с замирающим сердцем вглядывается в них, боясь поверить увиденному. В дверях стоит его сестра, молодая, веселая, в красивом летнем платье и держит за руку Борю. Тот, вытянув шею и встав на цыпочки, в нетерпеливом ожидании всматривается, потом узнает Алексея Степановича, тоже улыбается, отпускает руку Оли и машет ему. В другой руке у него какой-то старый чемодан. Сестра крепко обнимает мальчика, и он выходит из трамвая и бежит к художнику, который тоже делает шаги ему навстречу, не сводя глаз с сестры. Она радостно смеется и кричит ему: «Принимай!» Двери вагона закрываются, трамвай медленно отъезжает со станции и исчезает в туннеле. Боря машет вслед, потом берет художника за руку, и они садятся на деревянную скамейку в виде волны. Кроме них троих, во сне никого не было. «Нет, наверное, еще машинист был, или кто там в трамвае – водитель?» – сквозь сон соображает Алексей Степанович. Он еще долго лежит с закрытыми глазами, снова и снова представляя сестру и еще чувствуя тепло руки мальчика в своей.
Становилось всё жарче, к большому удивлению Алексея Степановича.
– Слушай, как здесь люди летом живут? Я в Интернете глянул – пятьдесят градусов бывает, даже больше. Это вообще законно? И ведь работают, на машинах катаются туда-сюда. Нет, я еще понимаю – сиеста. А здесь жизнь продолжается. Вон, девчушки куда-то топают – чего бы им дома пару часов не пересидеть?
– Да, «Волгоград – это ад». Так дядя Саша говорит. У него кабина летом так раскаляется, что можно горячие бутерброды делать. Вы думаете, что сейчас жарко, да? Так это еще не жарко! Так, тепло, солнышко.
