Йалка - Марина Чуфистова
Я открыл сайт агентства, которое помогает нуоли со всего мира переезжать в наиболее благоприятные места. Слоган на главной странице гласил: «Вы достойны достойной жизни!» Их копирайтер еще бездарнее меня. Я поискал среди поселений то, куда собираются родители. Алеутский архипелаг. В тех краях были горы, как хотела мама, и озера, как хотел папа. Галерея состояла из однотипных деревянных домиков с небольшим задним двором для барбекю. Я не мог представить своих родителей в таком месте, а они через каких-то пару месяцев будут вешать цветастые занавески на большие окна своего нового дома (мама уже приготовила комплект).
– Я не собираюсь за тысячу долларов покупать там шторы, – заявила она, когда отец посмеялся над чемоданом с текстилем.
Мама считала, что все на Аляске стоит не меньше тысячи долларов. Даже шторы с уродливым цветочным принтом. Поэтому прихватки, полотенца, скатерти заняли почетные места в багаже. Я натянул покрывало с хризантемами на голову и глубоко вдохнул, стараясь запомнить этот запах. Запах дома. Интересно, как будет пахнуть дом на Аляске.
* * *
Утром мама разбудила меня запахом подгоревшей яичницы и перебранкой с отцом из-за выброшенного пакета с шерстью, которую мама собирала к новолунию. На секунду я почувствовал себя снова дома.
– У тебя новая маска? – Мама без стука вломилась в зал.
Серьезно? Она только сейчас заметила?
– Почему нам не рассказал?
– Зачем?
– Потому что мы родители!
Мне хотелось ответить, что родители не лишают своего ребенка дома и чувства стабильности, но знал, что они мне ничего не должны.
– Эта лучше!
– И старая была хорошая. Вставай. На кладбище поедем! Надо убраться на могилах.
Можно, когда я умру, просто выбросить мое тело на помойку или скормить рыбам, чтобы никому не приходилось убирать могилу? Верховской описывал, как «хоронил во льдах свою возлюбленную». Едва ли она отвечала взаимностью, но никто не проверит уже.
Белый саван укрыл от зимы
Твое дивное мертвое тело.
Я останусь с тобой до весны
И уйду…
Дальше он в подробностях описывал, как культями пытался рыть ее могилу, чтобы умереть рядом, пока другие, «безжалостные наблюдатели», не оттащили его в хижину и не дали отвара, чтобы он уснул.
* * *
Я завидовал отцу, который вместо того, чтобы ехать на двух автобусах полтора часа в один конец, ушел на свою тяжелую работу. Мама и кладбище созданы друг для друга, как бы странно это ни звучало. Она повязывала косынку, бог знает зачем, собирала две большие сумки с инструментами, водой и едой. Обязательным ритуалом было поесть на кладбище. Она делала это неприлично торжественно.
В инструментарии моей мамы были секатор, саперская лопата, тяпка, маленькие грабли, рассада каких-то цветов, отрава для сорняков, отрава для муравьев, чучело птицы, чтобы отпугивать живых птиц… Кладбище – для мертвых! Если бы я не знал свою мать, отсел бы от нее подальше в автобусе.
На деревенском кладбище было мало народу, и мама с каждым поздоровалась. Все копались на своих участках. Кто-то подстригал траву, кто-то красил ограду, кто-то устанавливал памятник. Мама же начала с того, что разложила на металлическом столике инструменты, надела две пары перчаток (ей еще клиенток обслуживать) и начала неистово выдергивать все, что росло из земли. Она вырывала даже цветочки, семена которых ветром принесло с соседних могил. Когда участок стал безжалостно пустым, она высадила рассаду, вокруг посыпала отравой и залила водой, велела мне повесить чучело вниз головой на тонкое деревце. Я не стал уточнять, почему именно вниз головой. Наверняка птицы подумают, что лучше не связываться с психопатом, который сотворил такое с их собратом. И будут правы.
Мама вымыла руки, расстелила на столе полотенце с маками и выложила еду. Она ела с аппетитом, мне же кусок в горло не лез. Я смотрел на чучело птицы и представлял мертвых муравьев в земле. Картина из независимого кино.
– Кто будет ухаживать, когда нас не станет?
Она любила так говорить в надежде, что я вызовусь приезжать из любой точки мира, чтобы прикончить траву и все, что шевелится. Ибо кладбище – не место для живых. Но я молчал.
* * *
Вечером снова пришла Элина. Я ушел на кухню и слушал, как отец, мой отец, который не произносил больше трех предложений подряд, говорил на английском о видах рыбы, обитающей в озерах Аляски. Лосось и форель водятся и у нас, если заплыть подальше в залив. Я не мог отделаться от образа отца в красной вязаной шапке, с бородой, которой у нас не может быть, суровым обгоревшим лицом, тянущего на борт своей лодки большую рыбину. Хау мач из зе фиш?
Когда урок закончился, я приготовил чай, заваривать кофейную пыль не хотелось. Мама вела светскую беседу, отец пытался шутить, Элина вежливо улыбалась, насколько это позволяла ее маска. Я снова ее проводил и, не сворачивая в переулок Сереги, вернулся домой. Мама ждала меня на кухне.
– Элина хорошая, – сказала она.
– Ага.
– Смотри, уедет в Москву и найдет партию поприличнее.
– Партию поприличнее? «Справедливую Россию»?
– Как смешно. Партию с хорошей работой и квартирой.
– Порадуюсь за нее.
– Нельзя ей здесь оставаться…
– Мам, если ты хочешь что-то сказать, говори прямо.
– Тебе жениться пора. И Элина в самый раз.
В какой еще раз? Это что, пара джинсов? Подошли – бери! И не важно, что они тебе не так уж и нравятся. Или ты хочешь примерить еще скинни или бананы, а не носить всю жизнь классический крой.
Я лежал на диване и думал о разговоре с мамой. Ей бы хотелось уехать со спокойной совестью. Рассказывать новым друзьям на Аляске, что у ее сына хорошая работа и умница-жена. У нуоли не принято говорить о внешней красоте. Ведь вся наша красота внутри.
Я написал Натали. Она не выходила на связь с той семейной вечеринки. Я больше не мог ждать. «Как ты?» – «Норм, только устала, хочу отдохнуть». – «Я возвращаюсь в субботу». Это мое сообщение осталось непрочитанным.
* * *
Среди нуоли редки разводы. Не потому, что мы, как пингвины, выбираем пару на всю жизнь, а потому, что нас просто меньше и шансы после развода найти кого-то нового стремятся к нулю. А союзы с людьми в некоторых странах считаются не только незаконными, но и бессмысленными. Потомства не будет.
В коммунах, куда
