Под красной крышей - Юлия Александровна Лавряшина
Так на кого злиться, что все складывается не совсем так, как виделось из того отрочества, когда она впервые решилась переступить порог театральной студии во Дворце пионеров? Чуть не оглохла тогда от стука собственного сердца… Благо Дворец этот находился в другом районе, в своем не пошла бы. Такая дурнушка в бесформенной кофте… Чтобы засмеяли? Главная роль, о которой тогда мечталось, – Золушка. Разве это не о ней написано? Многим кажется, что ее жизнь и сложилась в точности по этой сказке.
Она вдруг почувствовала, как возникло желание поднять голову, тряхнуть волосами. А что? Маленькая принцесса в ее ладонях – это еще лучше, чем принц на балу, который однажды вполне может обнаружить, что у кого-то ножка еще меньше… И что тогда? Опять фасоль перебирать, сковородки чистить или чем там Золушка занималась? А матерью она быть не перестанет, даже когда Полина вырастет и отправится на свой бал. Даже если не вернется к ней из того дворца… Ведь главное в материнстве – это потребность любить самой и наслаждаться этим, не претендуя на взаимность и не рассчитывая на возврат долгов.
«Это мне захотелось иметь маленькую девочку, а она, может, и не в восторге оттого, что именно я ее родила. – Ульяна улыбнулась, представив нахальную Пуськину мордашку. – Ну ничего. Потерпит».
И тут же отвергла последнее слово. Терпеть – это не для ее девочки. Даже если придется, думать об этом сейчас как о чем-то неизбежном – уже предательство. Ей самой терпеть не в новинку, когда в кино пробивалась, только и стискивала зубы. Хотя спать с режиссером ни разу не пришлось, ни один не осмелился даже предложить. Подруга того времени заметила: «Ты же на них волком смотришь!» Ульяна про себя поправила: «Волчицей».
Может, и впрямь побаивались подступиться, хотя тогда это было сплошь и рядом. В последние годы тяжелее молодым мальчикам приходится, если такое им, конечно, в тягость… А девчонки работают как волы, все потом и кровью добывают.
Ей так же пришлось в свое время, да и сейчас не легче, потому что почти сороковник, целая очередь юных за спиной. Ту подругу как-то незаметно затоптали, она исчезла с экрана, уехала в провинцию. Говорят, играет тетушек в каком-то крошечном театре. Не звонит.
Она резко выбросила ногу, но зафиксировала удар у самой груди Кашина. Вроде неплохо получилось. Теперь нырнуть под рукой этого непрошибаемого, припечатать в пах. Даже некогда подмигнуть Кашке: «Не трусь, я профи!» Он каждый раз отчаянно боится, что Ульяна забудется и двинет ему по-настоящему. Нет, все в порядке. Это кино, ребята.
– С меня кофе, – пообещал он проникновенным голосом, когда сцена наконец была снята. – Я побаивался, что ты отомстишь мне за свой нос.
– Я сейчас не пью кофе. Забыл?
– Ох, миль пардон! Ты же у нас дойная коровка!
– А вот сейчас могу и не удержаться…
– Прости, моя хорошая! Правда, прости…
Налив себе из термоса зеленого чая, Ульяна присела на складной стульчик, покрутила шеей и вдруг забыла, что держит в руках чашку. Прямо перед ней за пустынной бурого цвета степью солнце, уходя, разожгло небо так, что, казалось, огонь сейчас стечет на землю. Застывшие всполохи изогнулись диковинными параболами, внутри которых таилось свинцовое, мрачноватое. Ночь проступала всей своей тяжестью, темными снами, не позволяющими выспаться.
Полинка погружалась в сон, припав к ее груди, и до утра еще несколько раз присасывалась, ища успокоения. У нее были свои коротенькие беспокойные видения, заставлявшие вздрагивать и ворочаться, искать маму. Ульяна всегда оказывалась рядом: спали вместе, Пуська иногда поперек кровати, согнав мать на самый край. Чуть ли не целиком зависнув над полом, Ульяна думала о том, что ведь эта девочка не первой делит с ней постель, но ничей сон ей до сих пор не хотелось оберегать так истово, что даже шевельнуться боишься.
Чай совсем остыл, когда удалось пробиться к действительности сквозь тоску о дочери. Надо было и сегодня взять ее с собой… Но Пуське нужен дневной сон, а в этой степи и уложить негде. Янка осталась с ней дома. Из-за этого сериала Пуська проводит больше времени с няней, чем с ней самой.
Ульяна выплеснула в траву недопитый чай. Беспокоиться не о чем, ее девчуле весело с Янкой, и та умело заботится о ней, даром, что сама только школьный фартук сняла… Все хорошо. За эту роль положен приличный гонорар. Все хорошо.
– Ну и что мы расселись? Команды не слышала?
«Зря я вылила чай, – пожалела она. – Сейчас бы плеснуть ему в морду… Да кипятком! Некоторые любят погорячее…»
Медленно повернув голову (уж этому выразительному жесту обучилась!), Ульяна посмотрела Спиридонову в глаза. Неправильные черные треугольники, настолько маленькие, что и не разглядишь – что во взгляде. Но ей и неинтересно было знать, что за душой у этого человека, способного по вполне добротному, хоть и без проблесков таланта, сценарию снять совершенно бездарный фильм.
– Команды будешь своему питбулю подавать, – сказала она негромко, но уловила, как режиссер напрягся от ее невозмутимости. – И чтоб больше я такого не слышала.
– Да ты…
Он оборвал себя и быстро отошел.
«Сообразил, что не выгодно менять главную героиню в разгар съемок, – усмехнулась Ульяна вслед. – Продюсер за такое не похвалит. А ему до жути хочется, чтоб похвалили! Впрочем, кому этого не хочется?»
* * *
Яна кружила по квартире, воздух которой был заполнен невидимыми другим отражениями: полупрофиль Ульяны, изгиб ее шеи, взмах руки… Создал же Бог такую красоту! Янка думала об этом с восхищением, без зависти. И с долей возмущения: как получилось, что такая женщина осталась одна с ребенком? Слепой он, что ли, этот ее безымянный герой?!
Томно, совсем по-взрослому застонала во сне Пуська, которую днем Янке удавалось уложить в ее кроватку. Ульяна не умела, точнее, не хотела настаивать, сразу же брала девочку с собой в постель. И хотя журналы для молодых мам теперь утверждали, что так – полезно и правильно, Яна не могла отделаться от опасения, которое ее собственная мать зародила, что можно «приспать» ребенка.
– Я? Задавлю Пуську? – Ульяну бросало в жар. – Да ты в своем уме?!
– Но ты же не контролируешь себя во сне, – оправдывалась Янка. – Всякое
