Половое воспитание Августа Флана - Александр Минчин
— Поцелуй, — попросила тихо она. И он как путник, томимый жаждой, приник к ее груди. И начал покрывать ее поцелуями. Она опустилась на кровать.
— И другую, — прошептала она, подставляя их по очереди. Август целовал, возбуждаясь, вдыхая аромат девичьей кожи. Свежего, нежного, юного, нецелованного тела. Она слегка постанывала от приятнейшей боли, когда он ртом засасывал слишком глубоко ее плоть. Август был слишком возбужден и спешно покрывал поцелуями ее грудь, шею, плечи. Лизал языком соски, прикусывая их. Леночка стонала, извивалась и руками прижимала целующую голову. Юбка сбилась на талии, и теперь его левая рука ласкала ее ноги выше колен, шелковые бедра, и как бы нечаянно касалась выступа и впадины между ног.
Через какое-то время она отрешенно произнесла:
— Я сниму юбку, а то она вся помнется. — И еще через секунду она осталась в одних белых тонких трусиках. Август невольно замер, рассматривая низ ее живота, совершенно точеный, с легкой выпуклостью, приподнимающей тончайшие трусики. Как будто какая-то сила склонила его, и он поцеловал ее живот. Прямо над трусиками. Она легла глубже на кровать и закрыла глаза.
«Ты можешь делать все, что хочешь», — говорила ее поза. Как по наитию, инстинктивно он спустился к ее впадине раскрытыми губами и стал целовать внутренние части бедер и ножек. Прямо под холмиком. Она задышала глубже и невольно раздвинула ноги. Его язык скользнул в глубину, а губы продолжали целовать нежную, ароматную, вкусно пахнущую кожу, чувствуя, как будто что-то живое смотрит на него и ждет…
Он опустился губами, поцелуями к Леночкиным коленям, потом поднялся по бедрам опять. Пока не почувствовал, как что-то, словно выступ, с твердостью внутри упирается ему в щеку. Он повел щекой и ощутил тонкую ткань трусиков. Взялся за них двумя пальцами и, ожидая возражений, потянул на себя. Леночка приподняла бедра, чтобы ему было удобней. Последняя преграда упала. В его руках была первая раздетая им девушка. Бастион лежал обнаженный и поверженный.
(Позже он запишет в дневнике: «Тело женщины надо брать рубежами».)
— Ляг рядом, — попросил голос из рая. В одно мгновение сбросив с себя шорты, он опустился возле ее обнаженного тела. Осторожно поцеловал ее подмышку, ребра, пупок и стал, крадучись, спускаться вниз. Первые шелковые волоски коснулись его ноздрей, и он стал аккуратно целовать ее плоть — вокруг треугольника. Она так долго не выдержала.
— Сними их… — сказала Леночка.
Его голый меч вырвался, освобожденный, наружу. Воздух неимоверно возбудил его оголенную плоть. Она рукой подтолкнула его бедра на себя, и он опустился прямо на ее тело. Оба издали какой-то неведомый вздох блаженства. Его член утыкался и ерзал прямо на ее холме, и волосики, слегка дразня, щекоча и покалывая, возбуждали его все больше и больше. Он исцеловывал Леночкину шею. А она, извиваясь все сильней, дрожа, невольно развела ноги. Август неожиданно почувствовал, что проминается, утопая, проваливаясь между ее нежных ножек, которые тут же молниеносно и сильно сжали его меч. Такого блаженства он не испытывал еще никогда. Он был зажат в теснейшем пространстве. Август задрожал с головы до ног, словно перед последним рывком… И он бы сделал этот рывок прямо сейчас, если бы знал как. Леночка непроизвольно то сжимала, то разжимала бедра, дико возбуждая его. Его меч уже был параллельно входу в ее ножны, и она, то раздвигая, то сдвигая ноги, невольно ласкала его плоть своей плотью, все сильней и сильней.
Неосознанно он стал восклицать:
— Сдвинь!.. Раздвинь!.. Сдвинь… Раздвинь…
Что она и так делала безостановочно, прижимая его член с достаточной частотой. Меч был зажат в треугольнике: между внутренними бедрами и аркой, соединяющей их. Но наружной частью арки, ее разрезом, а не внутренней. Он еще не знал, что в арку можно и нужно входить, что в арку можно вставлять, что в арку нужно вгонять… И влагать, отсюда и слово — влагалище. (Не самое красивое слово в русском языке, но что поделаешь, пристойней нет. А жаль…) Август по наивности считал, что это самое большое блаженство, которое он получал, от сжимания и разжимания ее ног. Откуда же ему было знать! В школах ничему подобному не учили, и институтов соития еще не догадались создать. За исключением, может быть, гейш, но это другое. И гейши б ему сейчас не помогли… Его головка мяла боковые лепестки входа, вжимаясь в них и придавливая их. Он наконец почувствовал, как ее тиски, сладкие, твердые и мягкие — повлажнели. Теперь ему стало чуть легче скользить, двигаться и вжиматься в нее.
— О, мой любимый… — неожиданно прошептала Леночка, и он забился в тесно сжимаемом треугольнике.
— Сдвинь… раздвинь… сдвинь…
Она послушно все выполняла. Уздечка была дико напряжена и доставляла Августу больно-сладкие ощущения. Ему казалось, что сейчас все лопнет и разорвется. Его головка проникла и попала теперь туда, где начинался разрез ее попки, ниже крестца. В этот момент Леночка специально приподнимала бедра, чтобы дать ему проскользнуть, и еще сильнее, как ножнами, охватить его клинок. Она стонала и блаженствовала, когда этот раскаленный, упругий, как мускул, меч разрывал ее сдвинутые ноги, вдавливаясь и со всей силой упираясь в ее сокровенное теснилище, подминая все под себя — собой — у входа. Она чувствовала, как загадочная влажность исходит из того места, что называлось на ту же букву «в» и доставляла ей неведомое удовольствие, в результате чего она со стоном сильно сжимала руками плечи и шею Августа Флана. Было ли это его половое воспитание? Безусловно — да.
Они оба еще не знали, чем заканчивается такое возбуждение, от которого все разрывается внутри, и как дать ему выход, натянувшемуся, восставшему и накопившемуся.
Они терзали и ласкали тела друг друга, пока, обессиленные, влажные, вспотевшие, не познавшие удовлетворения, не разделились, впившись дикими поцелуями в дрожащие шеи, оставляя на них неописуемой величины и цвета следы своей страсти.
Временами до этого Флану казалось, что его отросток сломается и оторвется, зажатый треугольником ее ног. И теперь он ощупывал рукою свою плоть, чувствуя, как ее нежные волоски у самого входа… натерли
