Алька. Огонёк - Алек Владимирович Рейн
Но однажды, я тогда был уже во втором отряде, вожатые стали организовывать настоящий двухдневный поход с ночёвкой в лесу. Желающих было хоть отбавляй, но отбор был строжайший, брали только тех, у кого не было никаких нареканий по дисциплине и наиболее крепких. С поведением у меня в те годы было всё нормально, но по здоровью меня забраковали. Причиной того было не состояние моего здоровья, а справка, которой мать меня сопровождала во все мои поездки в пионерлагеря. После моего зимнего купания в Люблинском пруду и последующей тяжёлой болезни она, постоянно находила во мне симптомы несколько смертельных заболеваний одновременно, сама выписывала мне справки о критическом состоянии моего здоровья, ставила на них печать заводского здравпункта и предоставляла их в любые места, куда я отправлялся. Допекала меня этим страшно, но поделать с этим я ничего не мог, вот и попадал периодически в инвалидные команды. В лагере осталась наша группа задохликов и хулиганов, насчитывающая пять-шесть пацанов и столько же девчонок, и весь третий отряд, малышня была в пролёте. Вместе с туристами в поход ушла наша вожатая, оставив нас на попечение воспитателю третьего отряда. День прошёл как-то бессодержательно, друзья наши в это время героически преодолевали суровую, буреломную, дремучую, непроходимую тайгу, а мы, как лохи, торчали в лагере. После ужина к нам в палату забежала вожатая третьего отряда, посмотрела на наши кислые физиономии, попыталась нас немного подбодрить: «Да ладно, не огорчайтесь, находитесь ещё в походы, – сказала: – Ну, вы ребята взрослые, я вас на ключ закрою, а то мне к моей малышне надо бежать», – что и сделала. Мы лежали в кроватях, как обычно о чём-то трепались перед сном и не заметили, что один из наших парней куда-то смылился, через некоторое время он вдруг появился, картинно встал в дверном проёме и сказал: «Пацаны, девки нас в гости приглашают». Поднялся гвалт, он рявкнул: «Тихо, пойдут…» – и назвал четыре имени, среди которых было и моё. Моментально наступила тишина, мы быстро оделись и пошли вслед за ним. Войдя в девичью палату, он показал каждому из нас, к какой койке ему следует направляться, и сам нырнул в одну из них. Я подошёл к указанной мне кровати и остановился, девчачья рука откинула край одеяла, и я увидел, что избравшая меня девчушка лежит в ночной рубашке, длина которой доходила практически до стопы. Не очень представляя, что мне надо делать, я молча скинул кеды и улёгся рядом, как был одет, то есть в тренировочном костюме и носках. Самое общее понимание, конечно, было, но как оно реализуется практически, я не представлял, и главное, не было во мне волнения, жара, желания обладать, которое возникает в созревшем мужчине и толкает нас иногда на необдуманные поступки. Мы лежали рядом, стараясь не дышать оба, и молчали. В палате стояла абсолютная тишина, и только с койки нашего организатора доносились какие-то признаки жизни, смех и возня. Пролежав минут сорок в полной неподвижности, я немного освоился, устроился поудобнее и через какое-то время стал задрёмывать. Поняв, что так спать не очень удобно, я встал, не тратя время на обувание, взял кеды в руки, удалился к себе в палату и завалился спать. Проснулся я оттого, что меня теребил наш главный ходок, разбудив меня, он с упрёком сказал: «Ты куда свалил? Идём, тебя Кира ждёт», – я, понимая, что поступил не по-мужски, не по-пацански, поднялся и, уже не одеваясь, в полудрёме, поплёлся за ним в девчачью палату. По приходу тут же нырнул к Кире под одеяло и заснул. Проснулся я утром от того, что меня, лежащего в обнимку с Кирой, бесцеремонно спихнули с постели на пол пионервожатая третьего отряда. Разбудила она не только нас, а всю нашу весёлую тусовку, застукав четырёх парней в девичьей спальне, один всё же ушёл и не вернулся. Глядя на всё происходящее глазами, превратившимися в две большие плошки, она деловито пробежала вдоль коек, срывая одела и бесцеремонно спихивая ребят с коек, мельком разглядывая постели. Потом велела ребятам идти одеться и подождать её на улице, а сама осталась в спальне девочек. Минут через десять на улице, подойдя к нам, она сказала: «Чтобы не было никакого скандала, я никому не скажу, но вы, – тут она понизила голос, глядя на нас, – языками не очень, а не то все вылетите из лагеря, сообщим родителям и в школы».
Мы и не очень, но кто-то, кому-то шепнул что-то, просочилось и до конца смены все мы, я имею в виду парней, ощущали на себе странные оценивающие взгляды, иногда осуждающие, но по большей части одобрительные и двусмысленные шутки от женского персонала лагеря.
Во время тихого часа того же дня, наши походники явились только к ужину, к нам в палату зашла одна из наших девиц и сказала, что у неё есть письма для кое-кого из нас, там было две записки и для меня: одно от Киры и второе от одной из наших девчушек. В писульках обе девчонки интересовались, где я живу и учусь, в каком классе, что читаю, чем увлекаюсь. Примерно такие же послания были у остальных ребят, включая и тех, кто не был ночью у девчонок, все стали переписываться со всеми, и мы утонули в эпистолярном омуте. Пошла такая переписка, что наша почтальонша сбилась с ног, мы не выходили из палаты часа два, к нам опять примчалась та же вожатая, увидев нашу бурную деятельность, она обомлела. В общем, крикнул взводный, эту песню прекратить, так значит, так тому и быть. Вечером, когда появились наши путешественники, они не могли понять, что с нами произошло, все мы были возбуждены, о чём-то всё время шептались, уединялись и главное, совсем не интересовались, как прошёл
