Алька. Огонёк - Алек Владимирович Рейн
Разбудила меня мама, расспросила про мои дела, я рассказал ей несправедливости этого мира ко мне. Маменька поинтересовалась моими планами, я ответил, что мне надо подумать, мама спросила, сколько мне нужно времени, я сообщил, что года мне вполне хватит.
– А что ты будешь делать весь этот год?
– Буду готовиться куда-нибудь поступить.
– Куда?
– Потом решу, – мамуля хмыкнула:
– Отдыхай.
Весь следующий день я отдыхал, зашёл потрепаться к Славке, он рассказал, что отец будет определять его в училище по ремонту фотоаппаратов, потом я гулял по Москве, жизнь, определённо, налаживалась. Вечером мама сказала, что завтра мы встанем рано, надо со мной зайти в одно место. Я поинтересовался:
– Куда?
– Это сюрприз, – ответила мамусенька.
Встали рано, около семи, позавтракали и пошлёпали по Староалексеевской, через какое-то время я понял, что мы идём в направлении завода «Металлист», где располагался здравпункт, заведующим которого была маманя. Спросил:
– Мы на работу к тебе идём?
– Нет.
– А куда?
– Подожди пять минут, всё увидишь и узнаешь, – войдя проходную завода, мы пошли не в направлении медпункта, а свернули направо, прошли десяток шагов и оказались перед дверью с надписью «Отдел кадров». Вошли туда, миновали первый кабинет, где сидела одна сотрудница, в отделе кадров работало всего два человека, и очутились в кабинете начальника. Там сидела дородная женщина, я её знал, это была Лидия Сергеевна, подруга моей матери. Увидев маму, она приветливо улыбнулась и произнесла: «Надюша! Молодец, привела сорванца, и правильно, нечего без дела по улицам болтаться», – из разговора я понял, что меня сейчас будут оформлять учеником слесаря в экспериментальный цех экспериментального завода «Металлист» ВПТИ тяжмаш (Всесоюзного проектно-технологического института Министерства тяжёлого машиностроения). Такая перспектива показалась мне безрадостной, и я попытался её оспорить, но мама моя спросила меня добрым, ласковым голосом: «А ты, сынок, как полагал, будешь на диване отдыхать, а мы с Катей будем на тебя работать, кормить, одевать?» Такие грубые неэстетичные материи были мне неприятны, и я о них не задумывался. Взглянув в твердокаменное спокойное лицо мамы, я понял, свобода кончилась. Детство тоже.
