Вера - Элизабет фон Арним
Это были слова Уимисса, и мисс Энтуисл, будучи вынужденной слушать его во время дневных визитов, когда из вежливости недолго присутствовала при влюбленных, а по субботам и воскресеньям неизбежно пребывая рядом с ними во время прогулок, – чувствовала себя несколько утомленной, когда по вечерам, оставшись наконец с Люси наедине в тишине и покое собственной гостиной, все равно выслушивала сентенции Уимисса, но уже из уст Люси.
Но она всегда и во всем с ней соглашалась, и да, он, конечно, замечательный человек: ни одна мудрая тетушка не станет спорить с утверждением о том, что избранник ее единственной и горячо любимой племянницы – замечательный человек. Можно было бы, конечно, придумать для него какой-то другой, более теплый эпитет, но на крайний случай и этот годился. Мисс Энтуисл попробовала было найти варианты, опасаясь, что Люси заметит однообразие отзывов о ее женихе, и как-то раз, совершив над собой усилие, промямлила, что он по-настоящему милый, но это прозвучало так неуверенно, что она больше не пыталась. Кроме того, Люси вполне устраивал замечательный человек.
Она имела обыкновение, сидя у ног тетушки по вечерам – Уимисс никогда не приходил по вечерам, так как не доверял качеству здешних ужинов, – заставлять мисс Энтуисл повторять, озабоченно вопрошая: «Тетя Дот, ты действительно считаешь его замечательным человеком?» – на что тетя, опасаясь, что ее последнее уверение прозвучало несколько отстраненно, отвечала с излишним нажимом: «О, он замечательный человек!»
Возможно, он и вправду был замечательным. Этого она не знала. Что она могла против него иметь? Этого она тоже не знала. Ну, прежде всего, он был слишком зрелым, но уже через минуту, услышав что-то из его высказываний или что-то, что его развеселило, она думала, что он как раз не очень-то созрел. Конечно, если она что-то и имела против него, так это то, что он так быстро оправился от шокирующей смерти жены. Но при этом она допускала, что в объяснении Люси, считавшей, что это – инстинктивная самозащита, тоже есть определенный смысл. К тому же она не могла вечно цепляться за этот аргумент: с каждым днем он весил все меньше. Порой она даже думала, что не в нем дело, что ее скорее настораживают всякие мелочи – недостаточная утонченность, например, или забвение каких-то мелочей по части хорошего тона, и тут же с улыбкой одергивала себя: типичные придирки старой девы. Люси, похоже, никак не возражала против таких его погрешностей. Тетушка видела, что она даже гордится его неловкостью, восхищаясь и любуясь всем, что он говорит и делает, как любуется проделками своего первенца молодая мать. Она весело смеялась, позволяя ему в открытую себя обнимать и целовать. Мисс Энтуисл думала, что Люси тоже превращается в мыслящую просто. Что ж, возможно, такова ее реакция старой девы на то, с чем она никогда раньше не встречалась, упрекала она себя, она слишком старомодна. Да, друзья Джима были совсем другими, но это вовсе не значит, что они лучше. Несомненно, мистер Уимисс назвал бы их претенциозными, «с финтифлюшками».
Когда в октябре все стали возвращаться в Лондон, друзья Джима навестили ее и Люси, многие из них выказали тенденцию продолжать их навещать, и к ее прежним заботам прибавились новые: сделать так, чтобы они с Уимиссом не встречались. Она была уверена, что он не сможет скрыть своего собственнического отношения к Люси, а она не сможет скрыть обожания, вспыхивавшего в ее глазах каждый раз, как ее взгляд падал на него. Несомненно, возникнут вопросы, и кто-то из друзей Джима вспомнит, как погибла миссис Уимисс, – когда она сама отправилась в Британский музей и прочитала отчеты, то удивилась, что в свое время не обратила на них внимания. Об этом писали во всех газетах, она не могла этого пропустить. Единственное объяснение, которое она могла себе дать, состояло в том, что в те дни она ездила навестить друзей, и, наверное, в тот день она как раз была в дороге и, хотя по обыкновению купила перед поездом газету, смотрела не в газету, а в окно.
Она не чувствовала в себе сил отвечать на вопросы и, в свою очередь, все объяснять и защищать Уимисса. Слишком многое в нем требовало объяснений. Его следовало разделить на зоны, и объяснять постепенно, по кусочкам, но лучше все-таки вообще его не демонстрировать, воздержаться от того, чтобы он встречался с ее друзьями. Поэтому она выделила определенный день недели, когда точно бывает дома, и предупредила друзей, чтобы они не теряли времени и не пытались застать ее в другие дни. Постепенно день превратился в определенный вечер, когда любой мог зайти к ней после ужина на чашечку кофе, потому что вечера были более безопасными: Уимисс был убежден, и не скрывал своего убеждения, что ужины у старых дев скудные и неаппетитные.
Люси предпочла бы никого, кроме Уимисса, вообще не видеть, он был единственным светочем ее существования, но она поняла тетушку, которая заверила ее, что, если они сведут все визиты к одному определенному дню, точнее вечеру, никто не сможет помешать их с Уимиссом драгоценному уединению. Именно так, поразившись собственной изворотливости, преподнесла свой план мисс Энтуисл.
У нее была старая подруга на Чешем-стрит, вдова, исполненная той самой мудрости, которая иногда приходит к выжившим в браке. К ней, когда осень загнала вдову в Лондон, мисс Энтуисл время от времени заходила в поисках душевного успокоения.
«Что еще в целом мире способно создать такую пропасть между двумя прежде привязанными и любящими людьми, как не новая любовь?» – спросила она однажды, под впечатлением того, что накануне сказала Люси; с расстояния, на которое она отдалилась, Люси теперь казалась совсем крошечной – так далеко она от нее она ушла; она уже не могла до нее докричаться, не говоря уж о том, чтобы удержать.
И подруга, с краткостью, свойственной истинной мудрости, ответила: «Ничто».
О финансовом положении Уимисса мисс Энтуисл могла судить только по внешним признакам,
