Георгий Иванов - Рассказы и очерки

...Наши чудо-богатыри, разбив вероломных немцев, осуществят "заветную народную мечту" - Крест над св. Софией - и все само собой уладится, войдет в берега, все станет опять как при "миротворце-родителе": "когда русский царь ловит рыбу", Европа - да и Россия, само собой разумеется, "может подождать"...

Или вариант того же самого, но либерально-оппозиционный: ..."наши доблестные войска в дружном единении с великими демократиями Запада... исторические права России на проливы... Николая с царицей уберут. Михаил Александрович - конституционный регент. И все устроится, уляжется, все пойдет, как в Великобритании"...

Или же революционный вариант: "освободившись от гнета самодержавия, свободный русский народ с удвоенной энергией... до победного конца... без аннексий и контрибуций... и все устроится: "хозяин земли русской" Учредительное Собрание, избранное прямым, всеобщим, тайным... провозгласит республику: Марк Вишняк будет председателем Палаты...

* * *

Архитектурное совершенство Петербурга из года в год все больше искажал эклектический "разнобой", хотя город все еще продолжал оставаться чарующе-прекрасным. Еще зловеще-быстрей шел процесс распада и дезориентации во всех областях духовно-общественной жизни столицы.

Бурный напор этой жизни нисколько не падал, напротив, он все увеличивался. Но, как и застраиванье Петербурга роскошной безвкусицей,- все эти лекции, диспуты, премьеры, "литературные суды" - ярко свидетельствовали, что Петербург не расцветает, а дегенерирует, свидетельствовали о непрерывном ослаблении и чувства меры, и эстетического чувства, и ответственности, и нравственного здоровья...

Театры были всегда переполнены. В большинстве из них, кроме казенных "императорских", шли "передовые" пьесы. В одном - "Черные маски" или "Анатэма"*, где действовали "души до рождения", "некто в сером" и "некто в черном". В другом - "Ставка князя Матвея"**, где этот князь, правда "за сценой", но весьма натурально кого-то насиловал. В третьем - "Забава дев"***, где распевались куплеты:

Лебедь, рыба, рак, осел

Ищут все прекрасный пол.

Ах, зачем же нам даны

Лицемерные штаны!

В студии Мейерхольда - и актеры, и актрисы играли с огромными лиловыми приклеенными носами. Журнал театрального искусства, издававшийся этим знаменитым режиссером, назывался - правда, по Гоцци,- "Любовь к трем апельсинам".

* - Леонида Андреева.

** - Сергея Ауслендера.

*** - Михаила Кузмина.

На ежедневно происходившие диспуты тоже ломилась толпа. Мест не хватало для желавших узнать "Куда мы идем?", "Виновата ли она?", "Любовь или самоубийство?" и т. д. и т. д. И так вплоть до остро щекочущего нервы зрелища на вернисаже выставки "Мира Искусства". Там однажды - нарядная публика "всего Петербурга",- забыв о картинах, теснилась, напирая друг на друга, вокруг гладко выбритого элегантного господина с красной гвоздикой в петлице. Это был Борис Савинков, глава "боевой организации", заочно приговоренный к повешенью. Бесстрашие? Еще бы - и какое! Но можно ли представить себе в такой роли, скажем, Каляева? Невозможно! Так же, как нельзя вообразить Каратыгина, играющим "князя Матвея". Или Льва Толстого, ведущего в "Религиозно-философском обществе" спор о "святости пола" с Мережковским и Розановым...

Кстати, как раз имя Розанова - пожалуй, самое характерное из прославленных "имен" предре-волюционной эпохи. Были писатели более знаменитые широкой и всероссийской знаменитостью, но ни Леонид Андреев, ни Горький, ни Мережковский все-таки не имели розановского влияния и обаяния. Его одного постоянно называли гениальным. В книгах Розанова самые разные люди - особенно молодежь - искали и находили "ответы" - которых до него не нашли ни у Соловьева, ни у Толстого, ни у Достоевского, ни у кого.

Безо всяких сомнений - Розанов был писателем редкостно одаренным. Но что, в конце концов, он утверждал? Чему учил? С чем боролся? Что защищал? Какие выводы можно сделать, прочтя его всего - от "Детей лунного света" до "Апокалипсиса нашего времени"? Ничего, ничему, ни с кем, ничего, никаких! Любая его книга с тем же талантом и находчивостью "убедительно" противоречит другой, и каждая страница любой из этих книг с изощренным блеском опровергает предыдущую или последующую страницу... Остается впечатление, как будто Розанов неизменно руководился советом одного из персонажей "Le rouge et le noir". "Если вы хотите поражать людей - делайте всегда обратное тому, чего от вас ожидают". Но стендалевский "prince Korazoff", наставляя так Жюльена Сореля, имел в виду великосветских денди своей эпохи - занятие невинное. Розанов, пользуясь, как отмычкой, тем же приемом, овладевал и без того почти опустошенными душами, чтобы их окончательно, "навсегда" опустошить. Делал он это с поразительной умственной и литературной изобретательностью. В этом и заключался, пожалуй, "пафос" розановского творчества - непрерывно соблазнять, неустанно опустошать. Он был, повторяю, большим талантом и искусником слова. Но и был настоящим "профессионалом разло-жения" - гораздо более успешно, чем любой министр... или революционер, подталкивавший Империю к октябрьской пропасти.

* * *

...В семнадцатом году, еще не понимая

Что с нами будет, что нас ждет,

Шампанского бокалы поднимая,

Мы весело встречали Новый Год -14

тот самый год, о котором пророчествовал Лермонтов:

...Настанет год, России страшный год,

Когда царей корона упадет...

Обыкновенно люди не ценят того, что им дано,- банальное

Что имеем, не храним,

Потерявши, плачем.

Но кому выпало счастье жить "в волшебном городе на берегах Невы", ценили его, гордились им и любили его

Любили, как еще любили...

Анна Ахматова, сжимая тонкие руки под своей знаменитой "ложноклассической шалью",15 читала взволнованным, хватающим за сердце голосом:

...И ни на что не променяем пышный,

Гранитный город славы и беды,

Широкие, сияющие льды,

Торжественные черные сады

И голос Музы, еле слышный...16

Ни на что... Ни за что... отзывалось во взволнованных сердцах слушателей.

"Еле слышный голос Музы", поющей о неизбежной гибели и беде, с годами начинал звучать все явственнее, прозрачная тень грядущей катастрофы, ложась на дворцы, площади и сады, все зловеще и ширилась и сгущалась. Быть может, никто не слышал голоса Музы, не видел зловещей тени так ясно, как поэт, предостерегавший:

...О, если б знали, дети, вы

Холод и мрак грядущих дней...

Но пророческое предостережение казалось тогда только удачно найденными строками:

"Дети страшных лет России"17 верили ему. Никогда еще жизнь не казалась такой восхититель-ной, скользящей, ускользающей, нигде не дышалось так упоительно, так сладостно-тревожно, как в обреченном, блистательном Санкт-Петербурге.

...И этот воздух смерти и свободы,

И розы, и вино, и холод той зимы

Никто не позабыл, о я уверен...18

В те последние зимы

...От легкой жизни мы сошли с ума...19

Да, несмотря на предчувствие гибели или, может быть, именно от этого предчувствия. Ведь:

Для сердца смертного таит

...Все то, что гибелью грозит.

Неизъяснимы наслажденья...

очнулись только

...В черном бархате советской ночи...

...В трезвом, беспощадном свете дня... 20

- советского дня.

В Петербурге мы сойдемся снова.

Словно солнце мы похоронили в нем.

Или говоря не столь поэтически, словно в нем мы потеряли все, для чего стоило жить.

Петербуржца Осипа Мандельштама, обещавшего нам этот свидание, давно нет. О его трагической смерти известно только, что он выбросился из окна, чтобы избежать "окончательной ликвидации".

Словно звезды, встают пророчества,

Обрываются, не сбываются...21

Не сбылось и это пророчество.

И все же,

Бывают странными пророками

Поэты иногда.22

И слова поэтов иногда заключают в себе магическую силу. А вдруг это пророчество Мандельштама все же сбудется и

В Петербурге мы сойдемся снова?

Но кто же сойдется? Призраки? Ведь

Все, кто блистал в тринадцатом году,

Лишь призраки на петербургском льду... 23

Если не все, то почти все. Из всех блистающих тогда поэтов жива только одна Ахматова да еще... Я чуть было не закончил - и пишущий эти строки,- но вовремя спохватился. Ведь сказать "я блистал" так же невозможно, как "я кушал". Известно, что глагол кушать спрягается так: я ем, ты кушаешь, вы кушаете...

Впрочем, "Пушкин - наше все", Пушкин, не только самый великий, но и самый петербургс-кий из всех русских поэтов, дал нам пример обращения с этим неудобным глаголом:

...Онегин, добрый мой приятель,

Родился на брегах Невы,

Где, может быть, родились вы,

Или блистали, мой читатель.

Там некогда гулял и я...

- значит, как глагол "кушать", так и глагол "блистать" спрягается своеобразно: Я гулял, ты блистал, он, она, они блистали.

Заканчиваю свою фразу: из всех поэтов жива только блиставшая в Петербурге Анна Ахматова и когда-то гулявший в нем - я...