Георгий Иванов - Рассказы и очерки

- Хорош домик,- пробормотал он возбужденно, не здороваясь со мной.Салон. Скоро будут здесь людей за горло хватать и резать. Компания. А наш фон-барон-амфитрион ничего не чувствует. Сияет: какое у него благородное общество собралось.

- Кто же, по-вашему, будет резать, и кого?

- А вот, смотри (Ц. переходил с "вы" на "ты" и обратно с большой легкостью). Смотри, вон там, с этой толстой дурой стоит... Офицерик... любезничает...

Старуха довольна - еще бы, какой молодчик ею заинтересовался. Вот найдут ее через неделю в выгребной яме,- там ножка, здесь ручка - тогда будет довольна.

С Ц., молодящейся пожилой дамой, разодетой, как райская птица, стоял офицер в форме одного из лучших конных полков.

"Старуха", как называл бедную даму Ц., сидела в кресле, мечтательно улыбаясь. Офицер стоял, слегка наклонившись над ней. Он был очень молод, высок, строен и тонок. К лицу его больше всего подходил "женский" эпитет "прелестное", хотя оно отнюдь не было женственным. Лицо мальчика-подростка, открытое, веселое, очень русское, с легким румянцем и детскими ясными синими глазами. Какое прелестное лицо - я так и подумал:

- Кто это? И что за чушь вы о нем рассказываете?

- Чушь? Он меня убить хотел.

- Вас? Когда? И зачем?

Ц. задышал мне в ухо:

- Не верите? Пожалуйста... мне все равно. Тысяча рублей на мне была... Консерваторская... Он узнал, увязался за мной... Идем... Через Марсово поле... Ночь... Посмотрите, говорит, туда... Я оглянулся... Он меня сзади, за горло... Душить... Крикнуть не могу... На счастье, автомобиль какой-то проехал. Отпустил... Я хриплю, едва дышу, он улыбается - неужели испугались? Я пошутил.- Если бы не этот автомобиль...

- Полно, Н. Н., это вам, должно быть, приснилось.

- Не верите. Как угодно-с. Может быть, и приснилось старому пьянице. Только не желаю вам таких сновидений...

Примечания

Этот очерк мемуарного характера был опубликован в рижской газете "Сегодня", № 291, воскресенье, 20 октября 1929, стр. 4.

Имелся броский подзаголовок, который скорее всего был добавлен редацкией газеты: "Антикварные лавки.- Портреты предков.- Особняк нуворишей.- Странный салон.- Пьяный композитор.- Офицер-грабитель". В конце очерка стояло: (Окончание следует). Нам не удалось найти номера газеты "Сегодня", в котором было напечатано окончание. Также нет уверенности, было ли оно вообще напечатано.

Помимо собственных достоинств очерка, ценность его в том, что он носит автобиографичес-кий характер. Но, сверх того, многие детали в очерке "Петербургское" и, с другой стороны, образы и подробности обстановки в романе "Третий Рим" совпадают. Таким образом возникает возмож-ность познакомиться с фактическим материалом, позднее использованном в романе "Третий Рим".

Рассказ о композиторе Ц. (Цыбульском) является дополнением к главе о петербургской богеме в "Петербургских зимах", которые были опубликованы примерно за год до появления в "Сегодня" очерка "Петербургское".

ЗАКАТ НАД ПЕТЕРБУРГОМ

"Блистательный Санкт-Петербург" - был, в пору своего расцвета, в самом деле - блиста-тельнейшей столицей. Расцвет этот длился примерно от царствования Екатерины Великой до цареубийства 1-го марта.

Его наивысшей точкой была первая половина XIX века. Это и была та эпоха, о которой никто иной, как Поль Валери, записал в своем дневнике: "Три чуда мировой истории - Эллада, итальянский Ренессанс и Россия XIX века!"

...Былое сопротивление "порфироносной вдовы"1 - Москвы, окончательно выдохлось. Ее либерально-барская и староверчески-купеческая оппозиция стала чем-то вроде безвредной старушечьей болтовни. Все, что в бывшей столице поднималось, так или иначе, над безличным обывательским уровнем, будь то Растопчин, славянофилы или даже Чаадаев - блистало отражен-ным светом Петербурга. Об "остальной", бескрайной, России - нечего было и говорить. Там, после последней вспышки подспудного пламени - Пугачева, воцарилась "всерьез и надолго" пресловутая "вековая тишина". Ее нарушали лишь сентиментальные вздохи кисейных барышень, аккорды усадебных клавесинов, зычные дьяконские "многолетия" да еще барабанная дробь и "смир-наа!" военных поселений.

С "дней Александровых прекрасного начала"2 вплоть до Севастополя, имперские замыслы Петра Великого торжествовали полную победу. Олицетворением этих замыслов, олицетворением "Российской Империи", занявшей "место матушки Руси",- был Петербург. И в Петербурге, как в фокусе, сосредоточилось российское "все".

Отвлеченное определение идеи и материи, для наглядности иллюстрируемое образом цвету-щей яблони и тенью (этой яблоней отбрасываемой) , яблоня идея, тень яблони - материя - это определение могло, пожалуй, характеризовать взаимоотношения Петербурга и России. Петербург - идея, остальная Россия только тень Петербурга, только материя, воплотившая идею.

Петербург, сто лет тому назад почти не существовавший, стал теперь мозгом и сердцем страны. России оставалось только повиноваться и, посильно, подражать ему. Все большие дороги русской жизни перекрещивались в одном "невралгическом центре" - Петербурге. Казалось, что все, чем отличается полнота живой жизни от растительного существования, стало привилегией петербуржцев, принадлежало только тем избранным, кто жил в прекрасной столице и дышал ее туманным воздухом.

...За окном, шумя полозьями,

Пешеходами, трамваями,

Таял, как в туманном озере,

Петербург незабываемый.3

Незабываемый? Да, именно незабываемый. Восхитительный, чудеснейший город мира. Для петербуржцев, вздыхающих по нем, как по потерянному раю? Конечно. Но не только для одних петербуржцев. Значит, и для всех русских? Не знаю, для всех ли, во всяком случае, для очень многих и - как это ни удивительно - для многих иностранцев. Очарованных Петербургом иностранцев не перечесть: "Город-мечта, волшебно возникший из финских болот, как мираж в пустыне"... "Версаль на фантастическом фоне белых ночей"... "Соединение Венеции и Лондона".

...О Венеции подумал

И о Лондоне зараз...

"Стеклянные воды каналов" и туман, туман... Ни одно описанье Петербурга не обходится без тумана.

Но это не лондонский туман. Туман Петербурга совсем особенный, ни на какой другой не похожий. Он - душа этой блистательной столицы.

Невы державное теченье,

Береговой ее гранит,4

мосты, дворцы, площади, сады - все это только внешность, наряд. Туман же - душа.

Там, в этом призрачном сумраке, с Акакия Акакиевича снимают шинель, Раскольников идет убивать старуху, Лиза бросается в ледяную воду Лебяжьей канавки. Иннокентий Анненский в накрахмаленном пластроне и бобрах падает с тупой болью в сердце на ступени Царскосельского вокзала в

Желтый пар петербургской зимы,

Желтый снег, облипающий плиты5

которые он так "мучительно" любил. Туман, туман... На Невском он прозрачный, кружевной, реющий над "желтизной правительственных зданий"6 и благовоспитанно стушевывающийся перед сияньем дуговых фонарей. Фары "Вуазенов", звонкое "берегись!" лихачей, гвардейцы, садящиеся в сани,

Широким жестом запахнув шинель.7

В витринах Елисеева мелькают ананасы и персики, омар завивает во льду красный чешуйча-тый хвост. За стеклами цветочных магазинов длинные стебли срезанных роз, розы расцветают на улыбающихся лицах женщин, кутающихся в соболя...

Может быть, того густого, тяжелого, призрачного тумана и не существует больше? Нет, он по-прежнему тут. В двух шагах от этого оживленья, света и блеска - унылая пустая улица, тусклый фонарь и туман, туман...

...Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи еще хоть четверть века,

Все будет так. Исхода нет.8

Все будет "так" или почти "так".

Над Невою многоводной,

Под улыбкою холодной

Императора Петра.9

Все всегда будет так. Никакие перемены невозможны. "Игра продолжается". Исхода нет. И быть не может.

Но это только казалось.

* * *

Ущерб, потускнение, "декаданс" Петербурга начался незаметно, как незаметно начинается неизлечимая болезнь. Сперва ни больной, ни его близкие ничего не замечают. Потом лицо больно-го начинает меняться все сильнее... И наконец, перед смертью, оно становится неузнаваемым...

В 1918-1919 году Петербург стал неузнаваемым. После разгрома Белых армий Петербург умирал.

...Зеленая звезда в холодной высоте,

Но разве так звезда сияет?

О, если ты, звезда, воде и небу брат,

Твой брат Петрополь умирает..10

Бывают сны, как воспоминания, и воспоминания, как сны. И когда думаешь о бывшем "так недавно и так бесконечно давно", иногда не разбираешь, где сны и где воспоминания.11

Ну да, была последняя зима перед войной и была война. Был Февраль и был Октябрь... И то, что после Октября, тоже было. Но если вглядеться пристальнее - прошлое ускользает, меняется, путается.

...В стеклянном тумане висят мосты, две тонких золотых иглы слабо поблескивают, над гранитной набережной стоят дворцы

И мчатся узкие санки