Георгий Иванов - Рассказы и очерки

И мчатся узкие санки

Вдоль царственно-белой Невы...

Какие-то люди ходят по улицам, какие-то события совершаются. А как же:

Живи еще хоть четверть века,

Все будет так. Исхода нет.

Нет, исход есть. И какой еще исход. "Живи еще хоть четверть века". Но четверти века жить не пришлось...

Вот молодой Блок читает стихи, и вот уже он

Спохватился - сорок лет...

Хвать похвать, а сердца нет.

Разве, правда, нет у него больше сердца? Или просто:

...Земное сердце уставало,

Так много лет, так много дней,

Земное счастье опоздало

На тройке бешеной своей?

И он:

Наконец смертельно болен?..

И вот уже хоронят "испепеленного" Блока.

...Вот крещенский парад - урра! "Боже, царя храни!" И вот вместо оранжево-черного императорского штандарта - красная тряпка над Царскосельским дворцом. И в одном из окон, отрекшийся, арестованный

...Странно царь глядит вокруг

Пустыми, светлыми глазами.12

* * *

...С начала царствования Александра III "ликвидация" былого величия Петербурга шла уже вовсю, "на всех парах", во всех направлениях. В начале XX века она "дошла до точки".

В этом "планомерном" сведении на нет всего, что было в Петербурге исключительного и неповторимого, что делало из него подлинный мозг страны, не было - да и не могло быть - чьей-нибудь сознательной злой воли. Напротив, люди, так или иначе способствовавшие вырождению Петербурга, лично - невинны. Никто из них не отдавал себе отчета в деле своих рук. Каждому от царя и его министров до эсеров, охотившихся за ними с бомбами - искренно казалось, что они не пилят сук, на котором сидят, а напротив, предусмотрительно окапывают тысячелетние корни "исторической России", удобряют каждый на свой лад почву, в которую эти корни вросли. Столица мельчала, обезличивалась, вырождалась - и люди, которые в ней жили, распоряжались, строили, "охраняли основы" или старались их подорвать - тоже мельчали и вырождались. Никто уже не мог ничего поправить, никто не понимал безвыходного трагизма обстановки. За всех действовала, всем руководила судьба... если угодно, Рок.

Как бы там ни было, Петербург все быстрей и неудержимей катился по наколенной плоскости туда

Где нас поджидала Чека...

* * *

...Главный фасад - на Неву - восхитительного здания Адмиралтейства застроили безобраз-ным театром Неметти и другими уродливыми доходными домами. Должно быть, Морское Ведомство великой страны никак не могло обойтись без этой жалкой "доходной статьи"... На Невском, как грибы, вырастали одно за другим "роскошные" здания - настоящие "монстры", вроде магазина Елисеева или дома Зингера.

В последнем, между прочим, обосновался журнал, как нельзя более соответствующий и стилю здания и вообще захлестывавшей Петербург предреволюционных годов безвкусице. Вл. Крымов, издававший "Столицу и Усадьбу", не мог пожаловаться на неуспех. Продавалась она нарасхват. Петербургские псевдоэстеты были в восторге от ее внешности, "роскошной" меловой бумаги, рекламных репродукций и столь же "роскошного" содержания, где разные "Юрочки" Беляевы, Агнивцевы и сам "редактор-издатель", Нововременец второго разряда, изощрялись в одеколонно-парикмахерском снобизме.

Подзаголовок "Столицы и Усадьбы": "Журнал Красивой Жизни" действительно не обманывал. Уже с объявления о подписке "красивая жизнь" властно вступала в свои права: "Контора: в лифте на четвертый этаж. Редакция - Каменный остров, собственная вилла!"

Знамение времени: в гостиных и кабинетах светских петербуржцев, где теперь искренно наслаждались этим, с позволения сказать "художественным", изданием, в 80-90-х годах лежал замечательный сомовский "Вестник Изящных Искусств" - предтеча "Старых Годов". Теперь же "Старые Годы", шедевр вкуса и знаний, расходился в ста экземплярах и существовал исключи-тельно благодаря меценатству Вейнера. Тут уместно напомнить о трагической судьбе этого большого знатока искусства. Еврей по крови, он - большая редкость! окончил Александров-ский Лицей. И за эту "привилегию", которой очень гордился, заплатил жизнью: расстрелян большевиками как "глава" фантастического "заговора лицеистов".

* * *

Каменноостровский соединял Марсово поле с островами. Лучшего сочетания для гармоничес-кого расширения столицы нельзя было и придумать. Все было заранее "дано" - только не порть! Элегантно выгнутый Троицкий мост соединял оба берега в самом широком, самом царственном месте Невы. За мостом обширная Петровская площадь и за ней - прямая, как по линейке прочерченная линия проспекта - петербургские Champs-EIysees!..

Но получились не Champs-EIysees, не новый Невский, а какой-то средней руки берлинский "Damm", вдобавок еще, в отличие от этих Damm'oв, как кишка, узкий. "Каменные нечистоты" - выражение Марселя Пруста - запакостили места, которые должны и могли были стать одними из красивейших в столице.

Слева между Петропавловскою крепостью и Кронверкским садом вырос скульптурный ублюдок - памятник миноносцу "Стерегущему". Два бравых матроса с сусально-героическим выражением лиц стоят в натянутой позе натурщиков у открытого кингстона, из которого "бурно хлещет" бронзовая вода. На другой стороне площади - еще хуже. Рядом с очаровательной старинной церковью, вперемешку: "дворец" Николая Николаевича - серый цементный ящик, недоброй памяти кружевная, плюгаво-роскошная дача Кшесинской и позади их, поодаль, всех цветов радуги... мусульманская мечеть - не нашлось для нее другого места! И все это, именно вперемешку, вкось и вкривь, как чемоданы на вокзальном перроне...

* * *

Мне могут возразить: ну, так что же? Разве все это мешало Петербургу оставаться одной из прекраснейших столиц мира. Ведь уродовали и продолжают уродовать на все лады тот же Париж, к которому, кстати, и относится саркастическое выражение Марселя Пруста о "каменных экскре-ментах". Ведь все это не касается сути, а лишь наносные неудачные подробности, на которые и внимания обращать не следует.

Согласен. Петербург не изменился от этих "неудачных подробностей" и безвкусиц. Он остался по-прежнему прекрасным. Но не обращать на них внимания все-таки трудно. Дело с Петербургом обстояло несколько иначе, чем с Римом, Лондоном или Парижем. Повторяю, Петербург был на всю Россию, столь же бескрайнюю, как и бесформенную - единственным городом имперски-великодержавного стиля. Петербург как бы являлся доказательством, что Россия, возглавляемая такой столицей, перестала быть Скифией или Московией - т. е. гигантской деревней, что она раз и навсегда свернула с ухабов своей былой проселочной дороги на широкий имперский тракт.

Так понимал значение Петербурга и тот, кто, его основав, "рукой железной Россию вздернул на дыбы", и другой, произнесший не в упрек, а в похвалу гению "саардамского плотника" эти слова. И поэтому каждый шрам пошлости, каждая болячка, безвкусица ощущались болезненно, как роковой симптом: "железная рука" разжимается, натянутая узда слабеет...

* * *

Смутное сомнение в стойкости и Петербурга, и всей Петровской России зародилось одно-временно с их основанием. И сомнение это вошло составной частью в русское мироощущение. Пушкин был только более - не по-славянски сдержан, чем остальные. Но достаточно вспомнить "Медного Всадника"...

Добро, строитель чудотворный,

Ужо тебе..."

Памятники и дворцы, колонны и золотые купола... Император, двор, гвардия, двуглавый орел со скипетром и державой в когтистых лапах. Одним словом, "красуйся и стой"...

Но фундамент всего этого великолепия? Достаточно ли он укреплен, чтобы выдержать огромную тяжесть гранитной глыбы с Медным Всадником в лавровом венце? Рука царя простерта в историческую даль, лицо обращено к заливу, к западу, к "окну в Европу". Но под копытами вздыбленного коня вьется змея. Раздавлена ли она навсегда? Вопрос. А если только придавлена! Если, на самом деле:

...Царь змею раздавить не сумел,

И прижатая стала наш идол.13

Если эта змея (косности? азиатчины? былого "черного передела" и "красного петуха"? "грядущего сталинизма"?), притаившись, ждет только случая выскользнуть из-под копыт

...И нашу славу и державу

Возненавидеть до конца!

И тогда не "стоять и красоваться" - предстоит "блистательному Санкт-Петербургу", а быть ему "пусту"...

Но - странное дело. Пока петербургская империя "стояла и красовалась", пока она расцветала и крепла - крепло и рожденное вместе с ней сомнение в ее будущем. И, напротив, тогда, когда она стала все быстрей и быстрей катиться к катастрофе - сомнение это начало бледнеть, улетучиваться, исчезать...

Как раз перед самым концом и те, кто еще держал "по инерции" узду империи, и те, что готовились перехватить - или вырвать - ее из ослабевших, неумелых рук, неожиданно прониклись какой-то оптимистической самоуверенностью. И трон Николая II и предательское кресло ненавистного царю "толстяка Родзянко", уже готовясь вместе провалиться в тартарары,вдруг стали казаться тем, кто на них восседал, весьма устойчивыми. Ни "с высоты престола", ни с "высоты думской трибуны", ни из комфортабельных кабинетов главарей кадетской партии, ни из-за немытых стекол эсеровских конспиративных квартир не стало видно смертельной опасности, нависшей над ними всеми, всеми вместе взятыми. Враждуя между собой, власть, легальная или полулегальная оппозиция и революционное подполье - в годы войны, в сущности, благодушно совпадали в ощущении "неколебимой стойкости" и столицы, и взнузданной ею навсегда "матушки России".