Оглянуться назад - Хуан Габриэль Васкес
Агентство «Синьхуа» занимало тесную контору недалеко от Елисейских Полей. Принявший их корреспондент, человек с безупречными манерами и безупречным французским, усадил их за низкий столик и угостил зеленым чаем. Неспешно провел полную церемонию: промыл заварку в чайнике, нагрел чашки горячей водой, которую затем вылил, подал каждому его порцию обеими руками, и все это в абсолютном молчании. Серхио тем временем фотографировал процесс. Отец забыл фотоаппарат в Боготе, и теперь Серхио своим пластиковым кодаком запечатлевал их путешествие. Он уже успел снять Эйфелеву башню и Триумфальную арку, а внутри арки, по заданию матери, – выбитое имя Франсиско де Миранды, венесуэльца, который сражался сначала за независимость США, потом за независимость Венесуэлы и в промежутке между двумя войнами еще успел послужить делу Французской революции. Серхио документировал все на их пути, в том числе чайную церемонию. Корреспондент принадлежал к типу людей, которых Серхио со временем научился распознавать: получивший образование в Париже китайский буржуа, ставший коммунистом, но так и не утративший буржуазных повадок, некоторой чувствительности и превосходного умения вести беседу.
– Как будто «В поисках утраченного времени», – сказала Лус Элена, – только на китайском.
Корреспондент пояснил, что им нужно будет поехать в Женеву, где находится ближайшее посольство Китая, и там, на отдельных бумагах, чтобы не «портить» паспорта, им выдадут визы. В Пекин Кабрера полетят через Москву. Но у «Аэрофлота» рейсы только дважды в неделю, так что придется там задержаться на три дня. Он выразил надежду, что эта проблема не слишком их обременит.
До Москвы, в свою очередь, добирались через Прагу: самолет «Аэрофлота», словно космический корабль, нес их в иной, практический марсианский мир. Марианелла всю дорогу сидела, прижавшись носом к иллюминатору, потому что слышала от родителей, что они пересекут железный занавес, а такое зрелище пропускать не годилось («Да нет же, – сказала Лус Элена, – его не существует. Это просто так говорят». – «Еще как существует, – возразил Серхио. – Есть же Берлинская стена и Великая Китайская стена. Я сам видел на фотографиях. Не понимаю, почему тогда не может быть железного занавеса? Чистая логика!» – «Серхио, не забивай сестре голову всякими фантазиями». – «Это не фантазии, мама, – отозвалась Марианелла. – Я думаю, Серхио прав»). Пилот что-то сказал по-русски в громкоговоритель, и вдруг все пассажиры расстегнули ремни безопасности и поднялись на ноги. Некоторые высоко поднимали руку, некоторые прижимали к сердцу, и все как один пели под искаженную помехами мелодию. Фаусто глянул на детей.
– Это «Интернационал», – сказал он. – Все встаем!
– Ох, Фаусто, не говори глупостей, – ответила Лус Элена. – Дети, не обращайте внимания. Папа иногда чудит.
Фаусто заметно разволновался, хоть и не присоединился к хору пассажиров. Советские люди были его героями со времен Гражданской войны, и он всегда считал, что вмешательство сталинистов в ход конфликта, интриги против соперников-марксистов из ПОУМ, убийство Андреу Нина агентами НКВД – не более чем слухи, наветы в рамках хорошо организованных пропагандистских кампаний врага. В Колумбийскую коммунистическую партию он не вступал, но был знаком с некоторыми ее членами и всегда завидовал их преданности делу и чувству товарищества. А теперь он увидит Красную площадь и Кремль – корреспондент «Синьхуа» сказал, что всей семье выдадут транзитное разрешение, чтобы они могли посмотреть Москву, и Фаусто не собирался упускать такую возможность.
На деле все оказалось по-другому. Отношения Советского Союза и Китая переживали не лучший момент, да и в целом международное коммунистическое движение к тому времени, как Кабрера прибыли в Москву, было уже расколото. Мао с соратниками выступали за чистоту марксистко-ленинского учения, а советские власти несколько ослабили хватку и стремились к так называемому мирному сосуществованию, в чем Фаусто усматривал завуалированное приближение к капиталистическому миру. За короткое время слово «ревизионист» превратилось в самое страшное оскорбление. Фаусто знал об этой напряженности и успел стать на сторону Мао, но он и представить себе не мог, насколько накалилась обстановка к моменту их приезда в Москву. Из аэропорта их сразу же отвезли в отель неподалеку, больше похожий на лагерь для военнопленных, и сообщили, что три дня до перелета в Пекин они проведут запертыми в отвратительного вида номере – на двери висел буквально амбарный замок. Все просто: советской визы у них нет, а без нее из гостиницы выходить нельзя.
– Почему они так с нами? – недоумевал Серхио.
– Потому что мы едем в Китай, – отвечал Фаусто, – и им это не нравится.
– Но они же тоже коммунисты?
– Да. Но другие.
Три дня в заключении тянулись бесконечно. Единственные доступные развлечения состояли в ожидании тележки с едой, толкаемой товарищами в военной форме, и любовании советскими зданиями с балкона. К концу второго дня запас колумбийских сигарет «Краснокожий» подошел к концу, и Фаусто вынужден был просить своих тюремщиков раздобыть табака. В последнюю ночь, когда все уснули, Серхио тайком вытащил штучку из советской пачки и вышел покурить на общий балкон, под шум взлетающих самолетов. Московская ночь дрожала перед слезящимися от табака глазами. Это было самое отвратительное курево, которое Серхио доводилось пробовать в своей короткой жизни.
– Ревизионисты, – буркнул он.
Погасил окурок, швырнул вниз и пошел спать.
* * *
В Пекин прилетели ранним вечером; от влажной жары одежда липла к телу. Серхио едва держался на ногах. Из Москвы добирались с двумя пересадками, в Омске и Иркутске. В Иркутске из-за какой-то поломки, которую никто не потрудился объяснить, им пришлось задержаться на долгую холодную ночь. Всем велели выйти из самолета: каждому пассажиру выдавали пальто и какую-то казачью шапку, после чего он мог сойти по трапу и следом за остальными отправиться в барак, где ветер свободно гулял между походными койками, числом около сотни. Уборные у ста пассажиров адского рейса были общие. Серхио заперся в одной такой – не покурить, а спокойно поразмыслить, в чем же состоят преимущества советского социализма, особенно если сопоставить разговоры о них с омерзительным табаком, безобразным отелем в Москве и ледяным сараем, где ему предстояло ночевать.
Весь полет до Пекина он проспал. Он не знал, что эта отягощающая веки несвоевременная сонливость имеет название – джетлаг, – и ему казалось, будто его одурманили какими-то лекарствами. Проснувшись, он увидел в иллюминатор пшеничное поле, простирающееся до самого горизонта. Их самолет оказался единственным во всем пекинском аэропорту. В здании, не превосходившем по размерам интернат Германа Пеньи, все смотрели на них как на инопланетян. Но у трапа семью Кабрера встречала вполне улыбчивая и учтивая группа людей. Одна женщина выступила вперед и заговорила по-испански: ее зовут Чу Лан, она переводчица и будет сопровождать их в ближайшие дни. Остальные – чиновники из Института иностранных языков, они приехали горячо поприветствовать нового специалиста и его семью (специалист – так официально называлась должность Фаусто; именно это волшебное слово фигурировало во всех договорах и открывало все двери). И тут они увидели, что Арансибия тоже их встречают. Мир вокруг словно озарился.
Маруха подошла
