На память милой Стефе - Маша Трауб
Следующей коробкой я был обязан только ей. Женщине, которая кормила меня домашними пирогами и обладавшей поистине удивительной способностью разбирать почерки. Я был убежден, что неплохо владею этим навыком, но до Джанны мне было далеко. Пока я бился, гадая, что за буква – «д» или «ж», Джанна успевала выписать для меня буквы с особенностями. Учитывая, что Джанна не владела русским языком, это было фантастическим навыком. Она находила особенности написания букв незнакомого ей алфавита и отмечала их.
– Как вы это делаете? – искренне восхитился я.
– О, это совсем не сложно, – отмахнулась Джанна, – люди везде одинаковые. Главное, понять натуру человека, и тогда спокойно прочтешь его почерк. Вроде бы есть такая наука.
– Да, графология. Но многие считают ее псевдонаукой, то есть не настоящей, – ответил я.
– А я в нее верю, – заметила Джанна. – Кстати, почерк я тоже неплохо подделываю, если что. Вдруг тебе понадобится.
– Надеюсь, в этом не будет нужды, – хмыкнул я.
В очередной коробке я нашел еще одну, поменьше, и уже в ней – блокнот в кожаном переплете, оказавшийся девичьим альбомом. Его владелицей была девушка, и я удивился выбору обложки, слишком брутальной для молодой особы. Вероятно, альбом принадлежал гимназистке, которая общалась и с одноклассницами, и с особами мужского пола – их записи тоже встречались. То есть он вполне мог быть собственностью матушки хозяина квартиры. Владелицу альбома звали Стефания, сокращенно Стефа, но чаще всего к ней обращались полным именем.
– Потрясающая каллиграфия, – воскликнула Джанна, увидев дневниковые записи. – У вас в России все так писали? Невероятно.
– Только ничего не понятно за этими завитушками, – растерялся я. Записи действительно были выполнены идеальным почерком, но, на мой вкус, изобиловали «украшательствами» – бесконечные черточки, крендельки над заглавными буквами. Джанна же быстро разобралась и выписала «особые» буквы и их привычное мне написание.
– Прочтете, что здесь написано? – попросила она.
– При условии, что будете меня кормить своими пирогами ближайшие два года, пока я буду выплачивать штраф хозяину, – попытался пошутить я. – Наверное, не стоило сообщать ему, что я опять попросил о помощи.
– Это было прекрасное письмо, – тихо заметила Джанна, – вы пишете честно и очень искренне.
– Только не говорите, что и вы его читали! – воскликнул я.
– Конечно, читала. Как и первое. Все на рынке читали, – ответила она.
– Оно написано по-английски! – все еще не понимал я. – Неужели Лея перевела?
– О нет! Она бы не стала! – отмахнулась Джанна. – Нам Мустафа перевел.
– Боюсь спросить, сколько он взял за перевод, – рассмеялся я, – в следующий раз меня зовите, я тоже не прочь подзаработать.
Итак, альбом принадлежал барышне Стефании, судя по фамилии, как авторитетно передала бабуля, из еврейской семьи. В этот раз я был согласен с Эленой-старшей, но, с другой стороны, бабуля всех считала евреями, только они об этом не подозревали. Как, например, я. Элена-старшая очень советовала мне поискать бабушку, которая непременно окажется еврейкой, и тогда я наконец обрету свои корни. Бабуля была уверена, что все мои метания происходят оттого, что я не знаю про своих родственников и, соответственно, не могу найти опору в семье. В принципе я был с ней согласен, но пока мне было не до поисков собственной бабушки. Мама говорила, что ее родители рано умерли. А папину маму я видел пару раз, и то когда был совсем маленьким, поэтому совершенно ее не помнил.
В альбоме находились не только пожелания, но и стихи авторства однокашниц и переписанные цитаты Александра Пушкина и Льва Толстого. Например: «Лучше ничего не делать – чем делать “ничего”». С классиком была согласна некая Валя Соколова. По следующим заметкам я понял, что Валя считалась ближайшей подругой Стефании. Мне на колени упали несколько засушенных цветков, они почти тут же превратились в пыль. На нескольких страницах – весьма неплохие для любительского уровня рисунки – портрет женщины, графика. Набросок кота. Кажется, котики всегда были в тренде.
Начинался альбом вполне традиционно, насколько я мог судить по тем дневниковым или альбомным записям, которые встречал в архивах: «Дню минувшему – прощанье, Дню грядущему – привет!»
«Тому, кто сам молчит, и эхо не ответит», – писала некая Лиза К.
«Не забывай того, что не вернется. Былого вновь не будет никогда. Не забывай меня, когда придется Расстаться нам, быть может, навсегда», – написала Надя «на память славной Стефочке».
А вот некая Елена писала достаточно категорично и размашисто, заняв целых две страницы: «Цените, Стефа, больше всего красоту души и берегите богатства ея…»
Стефа, кажется, слегка охладела к альбому – несколько страниц остались пустыми. Почти полгода, если судить по датам, она никому не предлагала написать что-то памятное. Но вернулась. В дневнике появились пожелания от юношей. Например, весьма дельное, от некоего Г. П.: «Плюй на все и береги свое здоровье!» Когда я перевел это Джанне, она долго хохотала. Говорила, что к этому здравомыслящему юноше Стефе явно стоило присмотреться. Судя по почерку, он же приписал ниже на той же странице: «Жизнь – это сон. Желаю приятного сна». Но ему в пандан, то есть буквально налезая на строчки, некий Илья написал, не жалея чернил: «О, мой брат, не сдавайся трусливо! Жизнь – борьба, а не сон! Пока есть искра силы – борись!»
Стефа, кажется, упала в обморок, как положено тонкой нервной барышне того времени, и следующие четыре страницы дневника снова оказались пусты.
После появилась надпись, под которой стоял невнятный росчерк. Сочинена она была с грамматическими ошибками. «Quel cauchemar», – говорила в подобных случаях моя незабвенная Эмма Альбертовна. Какой кошмар!
«Любовь – мечта, любовь – мгновенна, звезда, блеснувшая вдали. Любовь – волшебное виденье. Тоска измученной души. Любовь – восторг пред ярким светом, луч рая в сумраке могил. Лишь тот был счастлив в мире этом, кто был любим и кто любил…» Подпись неразборчива. Я загуглил, откуда цитата. Оказалось, это романс, музыка барона Василия Врангеля на стихи поэта Даниила Ратгауза. Хотя Сеть предлагала и другие варианты авторства. Мне бы хотелось побольше узнать про барона Врангеля и Ратгауза, но это была совсем другая история. А мне следовало сосредоточиться на «милой Стефе».
После сумрака могил бедная Стефа снова взяла паузу, и дневник вернулся к жизни благодаря посланию Лизы – «На память милой Стефе».
Сердце девушки – улица шумная,
Сердце девушки – блещущий храм,
Сердце девушки – книга научная,
Сборник песен, комедий и драм.
Сердце девушки – сказка волшебная,
Сердце девушки – яркий рассвет.
Это сердце –
