Прощание с родителями - Петер Вайсс

поднял глаза и встретился взглядом со мной, и улыбнулся мне, да время от времени гудящий звук доносился снизу из двора, где под затянутым проволочной сеткой куполом райка рывком менялся барабан с картинками. Иногда я спускался вниз, в театр, где в темном зале в углу сидела в кресле хозяйка, держа на коленях астматически храпящего мопса. По большей части я был единственным посетителем, и хозяйка театра разрешала мне принимать участие в нескольких прокрутках картинок. Я сидел на стуле перед большим черным барабаном и прижимался глазами к засаленным окулярам, в которые в ярком свете видны были стереоскопические сцены с замершими фигурами. Там были стада буйволов, спасающиеся от пожара в прерии, там были охотники, на которых при свете северного сияния в полярном ландшафте нападали белые медведи, там был приговоренный к смерти, привязанный к эшафоту, и палач уже поднял руку, чтобы опустить топор, там был город, гибнущий от землетрясения, и там была межпланетная ракета, которая как раз приземлялась в далеком созвездии. Терпя боль в глазах и одурев от головокружения, я смотрел на очередные ненадолго задерживающиеся и вновь ускользающие панорамы. Самое большое впечатление производила комната, в которой вор сидел перед вскрытым ящиком письменного стола. Это была опрятная комната, подушки на диване придавлены, как будто кто-то только что на них облокачивался, на столе под лампой лежала раскрытая книга, и огонь горел в камине, обеспокоенной выглядела только собака, которая лежала на полу, вытянув перед собой лапы. Руки вора глубоко погрузились в ящик, а лицо, до самых глаз повязанное черным платком, было настороженно обращено к открытой двери, как будто из темного вестибюля донесся шум. А теперь я стою в Лондоне, на складе конторы моего отца, между столом для образцов и полкой, заполненной рулонами ткани, и во мне поднимается растущее беспокойство. Я стою, наклонившись вперед, затаив дыхание, и через застекленную дверь смотрю в кабинет, где отец, сухощавый и стройный, сидит за письменным столом, а его сослуживец, пухлый и расплывшийся, прислоняется к столу рядом и наклоняется над ним. Сослуживец говорит с отцом булькающим голосом, а отец смотрит на него, склонив голову набок. У задней стены комнаты сидит фройляйн Грау и ударяет пальцами по клавишам пишущей машинки. Я сажусь к столу с образцами, вплотную к краю, и вынимаю из кармана книгу. Я кладу книгу перед собой на край стола, под прикрытием объемистого каталога образцов. Я открываю книгу и начинаю читать, в то время как крохотный сторож у меня на плече бдит и глаз не спускает с двери, а моя рука с карандашом лежит наготове среди страниц каталога. Слова из книги проникают в меня, и одновременно я ощущаю подошвами каменный пол, и в то же время над толстыми стеклами фрамуги над дверью, за подобно географической карте покрытым пятнами потолком катятся колеса тележек и стучат темные пятна башмаков, одновременно в прихожей раздается бормотание и звяканье, и в то же время беспокойство распространяется от подложечной впадины лучеобразно по грудной клетке и в кишечник. Это было в те времена, когда я голодный скитался по Кристиании, по этому странному городу, который никто не покидает, пока не проникнется им. Тут сторож, сидящий на плече, ударил меня по горлу маленькой, плоской, твердой ладонью, дверь распахнулась, и вошел заведующий складом с кряхтящим дыханием и тяжелыми, скрипучими шагами. Спутанные седые волосы обрамляли его лицо, завитки бороды отливали серебром. Я спустил книгу на колени, а оттуда обратно в карман. Заведующий складом сел напротив меня на другом конце стола. Между нами пролегли густые линии узорчатой древесной текстуры стола, там и сям пересекаемые царапинами от ножа. Завскладом вынул из кармана плоскую зеленую бутыль, достал из горлышка пробку, поднес бутыль ко рту, сделал несколько булькающих глотков, вытер губы тыльной стороной ладони, загнал пробку обратно в горлышко, опустил бутылку обратно в карман. Мой взгляд был прикован к его невыразительно пустому, но властному лицу с крупными грязными порами. Куртка на нем была потертая, рубашка засаленная, дрожащие, видавшие виды руки копались в стопке серых, потрепанных бумаг. Он подносил к губам короткий, широкий и словно раздавленный между пальцами химический карандаш и слюнил грифель языком, и фиолетовая точка, словно жемчужина, оставалась у него на языке. В дверях появилась фройляйн Грау и позвала меня. Отец хочет со мной поговорить. Я отправился в соседний кабинет. Отец по-прежнему сидел за столом, но теперь далеко откинулся на спинку крутящегося кресла, а его напарник сидел прямо на столе и, что-то зажигательно говоря, склонялся над ним, сцепив толстые пальцы на животе, то приближая, то отдаляя трясущееся лицо с жирным двойным подбородком и кустистыми бровями. Я стоял рядом с фройляйн Гpay и вдыхал сухой, застоявшийся запах ее тела. Она нерешительно улыбнулась, обнажая плохие зубы, и легкий румянец распространился по бархатистой коже. Я увидел свое лицо у нее в зрачках, мой облик проник к ней в голову и тускло уставился на меня из ее глаз. Отец повернулся ко мне, отодвигаясь в сторону от наползшей на него телесной массы сослуживца. Лицо отца, обращенное ко мне, было болезненно желтого цвета, и я увидел капли пота у него на лбу. Его лицо взывало о помощи, я видел, что сослуживец превосходил его, он был местным, у него не только была в фирме доля, он был учредитель и владелец фирмы, а отца взяли сюда только из милости. Рука отца тянулась к ручке кожаной папки с образцами. Он сказал, что ему нужно посетить директора одного универмага, и попросил пойти с ним. Я взял у него папку, и мы вышли на улицу. Темные, косматые кони, у которых мышцы играли в ногах при каждом шаге, протопали мимо нас, копыта высекали искры из булыжника, и лучи света пламенели сквозь мелькающие спицы каретных колес. С купола собора Св. Павла скатывался колокольный звон. Я шел с отцом сквозь шквал колокольного звона, и отец описывал директора универмага. Я понимал по его голосу, что он укреплял мужество в себе самом, что он хотел заставить меня и себя поверить, что директор ожидает его с дружескими чувствами и что визит к нему обещает большой успех. Погруженный в колокольный звон и наступательные выкрики разносчиков газет, я понимал, что отец старается завлечь меня своей деятельностью, что он пытается обрисовать цветущее будущее в деловой жизни. Я позабыл, где нахожусь, колокольный прибой и шуршание автомобилей, на крышах которых вспыхивали белые кинжалы пламени, и тарахтение и звонки двухэтажных