Желчный Ангел - Катя Качур
Вадим, уже вспотевший, с кепкой набекрень, расслабил обернутый вокруг шеи шарф и достал связку ключей. Самым тоненьким, от почтового ящика, начал скоблить защитный слой в центре билета. Стертую серебристую пыль сдул себе на куртку. Дочистил остатки покрытия и застыл, как кобра перед нападением, вперив недоуменный взгляд на проявившиеся цифры.
– Мужчина? Вы в порядке? – окликнула его кассирша. – Ваш платеж успешно прошел.
– Д-два м-миллиона. – Вадим поднял на нее невидящие глаза.
– Да ладно… – не поверила Оксана.
– Скажите мне, что это шутка, розыгрыш… – прошептал хирург.
– Дайте сюда. – Женщина вырвала билет из его рук и уставилась на двойку с шестью нулями. – Аня, Света, Гузель! – вдруг заорала она, созывая работниц с соседних касс.
Аня, Света и Гузель, разнохарактерные, как Трус, Балбес и Бывалый, кинулись к ней со всех ног. Брошенные ими покупатели возмущенно завопили.
– Вы это, на хрен, видели?! – кричала Оксана, срываясь на фальцет. – Мы скупили шестьдесят пачек и выиграли тысячу, а это мудак купил две и отхватил два ляма!!!
Аня, Света и Гузель смотрели на Вадима как на Годзиллу: с единственным желанием взорвать его к чертовой матери.
Хирург поежился и выхватил из рук Оксаны счастливый билет.
– А я чо? – залепетал он, чувствуя бесконечную вину перед труженицами торговли. – Я, в общем… опаздываю… пока, девочки…
Он вырвался наружу, чувствуя, как сердце прыгает впереди по нечищеному льду, поскальзывается, падает, встает, отряхивается и, в галопе разрывая ленточку с надписью «безденежье», несется к горизонтам невиданного счастья…
Часть 2
Глава 14
Адам Иванович
Ежедневно в семь утра Адам Иванович с Моней доходили до платформы Маленковской и осторожно преодолевали подземный переход, отдыхая после каждой лестницы. Выныривали в Сокольниках и долго шагали по тропинке до Путяевских прудов, оставляя на снегу вереницу следов: каждый второй человеческий и каждый четвертый собачий отпечаток были четче остальных – оба прихрамывали на правую заднюю ногу.
С годами – а жили вместе уже пятнадцать лет – они начали походить друг на друга во всем. Одинаковые продолговатые лица, седые бородки, крупные обвисшие носы, взъерошенные клоки шерсти на голове, грустные, напоенные прошлым, карие глаза. Оба косолапили, загребая левой ступней за правую, оба сутулились, оба останавливались возле каждой лавки и подолгу смотрели в небо, будто бы там им обещали награду. Дома храпели, уместившись на одном диване, по-стариковски бурчали друг на друга, шуршали журналами, слушали новости по вечно орущему телевизору, разворачивая к экрану глуховатые уши. По воскресеньям – это было традицией – Адам Иванович доставал из шкафа кипу фотоальбомов, клал стопкой на журнальный столик и предлагал Моне выбрать любой на его усмотрение. Моня водил носом по корешкам, оставляя мокрые следы на пыльном картоне, и, косясь глазом на хозяина, останавливался на каком-нибудь из томов. Адам Иванович вытягивал его, размещал у себя на коленях и начинал листать страницы, проложенные пергаментом.
Моня внимательно наблюдал, потом внезапно поднимал рыжие с проседью бровки и укладывал длинную морду на страничный разворот.
Сухими пальцами Адам Иванович чесал его макушку и говорил одну и ту же фразу:
– Значит, вот о ком ты решил сегодня поговорить.
И рассказывал псу долгую историю одного снимка, людей, застывших на нем, и судеб, этих людей связавших. Пес слушал, прикрыв глаза, похрапывая, постанывая от старческого ревматизма, и в момент кульминации, которую хозяин театрально подчеркивал голосом и биением сердца, подвывал, подбуркивал, выражая свое полное согласие с мнением хозяина.
Неизвестно, чем руководствовался Моня при выборе альбома и фотографии, – то ли длиной истории, то ли эмоциями Адама Ивановича, но самыми любимыми у седого эрдельтерьера были два изображения: вырезанный из журнала портрет фрейлины при дворе Александры Федоровны («Жены Николая I», – пояснял Моне хозяин) и черно-белый глянцевый снимок девушки с теннисной ракеткой в руке. Первая была прапрабабкой Адама Ивановича, вторая – его бессменной бесконечной любовью.
– Это Дина, – в который раз начинал один и тот же рассказ старик.
Моня и сам прекрасно знал, что это – Дина. Знал, что она еще жива, но ни разу не позвонила за последние пятьдесят лет. Хотя куда она позвонит? Хозяин сменил несколько квартир, прежде чем окончательно поселиться в районе ВДНХ. Знал, что любил ее Адам с юности и что жили они в одном доме в провинциальном городе.
«Дом сельского хозяйства» – так называлось монументальное здание, где в тридцатых годах располагались всевозможные зернотресты, свинотресты, пчеловодческие конторы и семенные инспекции, а в Великую Отечественную сюда заселили тысячи эвакуированных граждан из столицы вперемешку с уголовниками, прибывающими из не столь отдаленных мест. Бывшие чиновничьи кабинеты вдоль бесконечных коридоров преобразовались в комнату-хи, разделенные фанерными перекрытиями. На несколько десятилетий подряд дом превратился в гигантский улей, кипящий, копошащийся, жужжащий, жалящий, производящий потомство от воров и головорезов, актрис и академиков, художников и спортсменов в самых разнообразных комбинациях и хитросплетениях.
В одной из комнат на шестом этаже в семье потомственного ювелира Ивана Асадова и жены его Клавдии родился Адам.
«Почему Адам? – удивлялись соседи за фанерной стеной. – Разве нет русских имен?»
Иван объяснял, что род его – старинный арабский, испокон веков занимавшийся ювелирным делом, что дед каким-то образом оказался в России и был ювелиром при дворе Николая I, что полюбил фрейлину, она от него забеременела и родила сына. Со временем арабская кровь все больше растворялась в русской, фамилия «Асад» превратилась в «Асадов», но предание гласило, что каждого первого мальчика в любом поколении должны звать Адамом, как первооснователя рода. Старшего брата Ивана тоже звали Адамом, и сын будет Адамом, как бы нелепо это ни звучало в российской глубинке – в бывшем царстве аграриев и животноводов.
Ответ был основательным, аргументированным, с представлением репродукции картины неизвестного художника, на которой красовалась пышногрудая дама в напудренном парике и с голубым бантом на левой груди – та самая фрейлина, что забеременела от праотца Адама.
– А на банте видите знак с буквой «А»? – не унимался Иван, тыча пальцем в грудь придворной красавицы. – Это шифр – отличительный знак фрейлины. Его тоже мой дед делал, вона сколько бриллиантов!
– Знатная брошка, – цокал языком сосед Насир, вор в законе, только что отбывший десятку за грабеж, – а где сейчас она хранится?
– Да кто ж ее знает… – пожимал плечами Иван. – Говорили, одна из правнучек фрейлины, не от Адама, а от какого-то графа, после революции эмигрировала. А перед этим, спасаясь от погромов, выковыряла из шифра бриллианты и проглотила. Что дальше – не знаю.
– Верный способ, – согласился Насир, – так Веня с пятого этажа делал, когда его мусора завалили на скупке краденого. Срал, правда, потом под контролем жены, но по всем камушкам отчитался.
В итоге к имени мальчика претензий больше не имели. Адам вырос в гигантском улье, впитав в себя все, что могли дать его обитатели. К окончанию школы, как отец, постиг тайны ювелирного мастерства. Как Насир, пару раз участвовал в ограблении магазина. Как Веня с пятого этажа, фигурировал в скупке краденого. И даже любовь свою встретил тут же, в доме сельского хозяйства.
Черноволосая Дина училась в той же школе классом младше, жила двумя этажами ниже, лет до пятнадцати была незаметной еврейской девочкой. Пересекались иногда на лестнице, встречались на улице, виделись на районных праздниках, но интереса друг другу не проявляли. Дина была спортсменкой, занималась теннисом, вместе с ранцем на спине всегда таскала ракетку. Невысокая, коренастая, с крепкими ногами – красавицей не слыла, да и классическому образу физкультурницы не очень соответствовала.
Толчком к высокому чувству стал разговор, невольно подслушанный Адамом в спортзале. В школу часто заглядывали тренеры из разных секций – подбирали себе детей. Теннисный корт находился неподалеку, а потому частым гостем на уроках физкультуры были «ракеточники».
– Да никого ты здесь не найдешь, – говорил физрук высокому мужику, – класс вялый, подготовка слабая.
– Не скажи, – отвечал тренер, – у меня глаз наметан. Вот семь лет назад пригласил Дину Кацман, казалось бы: узкие плечи, широкие бедра, попа тяжелая, росток небольшой, прямо тетя Груша – все против правил, – а гляди ж ты! Лучшая теннисистка города!
Что именно поразило
