Четыре месяца темноты - Павел Владимирович Волчик
– Каждый должен быть на своем месте. Мы нужны там, где все плохо, чтобы это место нашими усилиями стало лучше. Сдаваться нельзя. И тому подобное. Многое тебе удалось изменить в нашей школе?
«После того, как тебя уволили из другой за драку, а следом пришлось уйти и мне», – едва не сказал Андрей, но сдержался, потому что и так наговорил лишнего. Он не хотел расстраивать отца, не хотел видеть его мрачное лицо, но язык говорил словно помимо его воли. Язык пылал злостью.
Однако на этот раз отец даже не разразился гневной тирадой, только бросил на юношу свой ироничный взгляд:
– Много. Больше, чем за всю предыдущую жизнь. Только за это не награждают медалями и похвальными листами. И убивать, как в реальном бою, никого нельзя. Хотя иногда очень хочется.
Он бросил сыну тряпку.
– Станешь совершеннолетним – будешь решать, с кем жить. Протри свой велосипед. Каждый день он должен выглядеть как новый.
Андрей стал отковыривать засохшую грязь с рамы и педалей.
– Если мне нельзя к тебе переехать… То хотя бы скажи, как мне с ней быть? Я ведь тоже ору в ответ.
– Попробуй отшучиваться. Желательно, чтобы шутки были над собой, а не над ней. А еще уясни…
Отец вдруг близко наклонился к нему, и Андрей почувствовал запах пота, железа и лосьона для бритья.
– Она была живой, как правая, – отец похлопал здоровой рукой левую, и послышался глухой звон. – Знаешь, что это значит? У нее были пальцы, они все чувствовали и могли согнуть медный гвоздь. Принято считать, что человек, который потерял конечность, становится несчастным. Это бред. Он остается таким же. В физическом плане он, конечно, ограничен, но если хочешь знать, даже приобретает кое-какое знание. Знание о том, что его не будет однажды на свете, как нет уже этой некогда живой части тела. Понимаешь, о чем я? Части его уже нет в этом мире. Не будет и остального. Можно исчезнуть разом или по кусочкам – разницы нет. Думать об этом полезно. Знать, что ты ограничен временем своего существования на земле. Ограничен я, ограничен ты, ограничены твоя мать и бабушка. Все они исчезнут, как исчезла часть меня. Хочешь знать, что я думаю о характере твоей мамы? Мне теперь безразлично, какой у нее характер. Я бы попробовал все вернуть, попросить прощения, помириться с ней. Потому что мне не хотелось бы исчезнуть из этого мира, оставив после себя развалины.
– Так почему, почему бы вам не сделать так?! – спросил Андрей, чувствуя, как к горлу подкатывает ком, и держась, чтобы на глаза не навернулись слезы.
Отец отодвинулся и принялся работать ключом.
– Почему? – чуть не крикнул юноша.
– Потому что прощение всегда касается двух сторон. Нельзя помириться, если тебя не простили. Заканчивай с уборкой.
Андрей усердно начал тереть тряпкой руль. Хватит этих разговоров. Он больше не будет говорить о семье. Не задаст ни одного вопроса. Ничего не вернуть – это уже давно понятно.
Кажется, он расстроил отца, а тот приехал в таком бодром настроении. Отец этого не заслуживает, как и всего того, что о нем говорят.
Юноша выжал тряпку и провел по блестящему корпусу велосипеда. В раме отражалось его лицо, оно стало растянутым и кривым. Аладдин трет волшебную лампу – и появляется джинн!
«Какие три желания ты бы выбрал? Чтобы мы все снова жили вместе? Чтобы бабушка выздоровела и помолодела? Чтобы я стал музыкантом или кем-то еще… А кем стать? Мне даже не придумать третьего желания…»
Отец перевернул свой велосипед и надавил на руль и седло, чтобы проверить, накачаны ли колеса.
– Теперь давай посмотрим, что у тебя с тормозами. У меня, например, с ними всегда было не очень.
«Он еще и шутить умудряется на эту тему!»
Юноша вспомнил тот случай, когда отец ударил старшеклассника. Никто не рассказывал ему подробностей. Самого Андрея физически никогда не наказывали, только в детстве он пару раз схлопотал по мягкому месту, но и то заслуженно. Он помнил и того старшеклассника: брат его сидел в тюрьме, да и самого его не забирали только потому, что он был несовершеннолетним. В школу ходил, чтобы играть с ребятами в кости и зарабатывать таким образом деньги на выпивку. Потому Андрей и не верил до сих пор слухам, будто отец тогда мстил парню за что-то. Вроде бы тот старшеклассник обидел кого-то на глазах у отца.
«Только не вздумай заговорить об этом». Андрей чувствовал свою вину. Злой длинный язык, вырвать бы его и выкинуть вон. Парень попытался сменить тему:
– На следующей неделе я посижу с бабушкой, если ей не станет легче. Она обычно просит меня сыграть на гитаре. Я тренируюсь, а она любит слушать.
Отец кивнул.
– Я как раз хотел тебя попросить.
Наконец они вывезли велосипеды из гаража. Юноша посмотрел на старенький спортивный велик отца – с тонкими шинами и изогнутым рулем. При езде он не издавал шума.
– Почему ты каждый раз так трясешься за свой велосипед? Все смазываешь, проверяешь…
– Я не трясусь. Это нужно, чтобы оставаться в форме. Ты думаешь, в бою люди умирают только из-за пуль и взрывов? Большая часть погибает из-за того, что не вычистили свое оружие от песка, не поменяли воду во фляге, не проверили снаряжение перед походом или пошли в ботинках, которые жмут, натерли мозоль и слегли с гангреной. А сколько тысяч не надели вовремя касок, не пришили пуговицу и вспомнили об этом только в лютый мороз.
– Но мы же не на войне, пап.
– Ошибаешься, – сказал Штыгин-старший, садясь в седло, – если я не проверю спортивный снаряд, то какой-нибудь девочке с косточками нежными, как у курочки, это может стоить жизни.
– Ты всегда таким был? Таким дотошным…
– Я не рассказывал тебе, как после армии мы пили воду из фонтана фуражками?
– Рассказывал. Здорово вас
