История Смотрителя Маяка и одного мира - Анна Удьярова
Оланзо побледнел, и Унимо удивился, как можно быть таким внушаемым – ведь это просто слова, даже не особенно логичные. И только потом одёрнул себя, вспомнив, что это слова в реальнейшем. Значит, главный птичник действительно плёл интриги против короля? Впрочем, это было не так уж важно.
– Я так и знал, – кивнул Оланзо, сокрушённо качая головой, – я так и знал! Малум, которому я так доверял, который был единственным человеком в этом проклятом месте, Малум, которому я доверял свои сомнения – он предал меня! Негодяй! Я его уничтожу, – король в волнении подошёл к письменному столу, взял стеклянную чернильницу и стал нервно сжимать её в руках, но Форин, мгновенно оказавшись рядом, мягко остановил его и подложил лист бумаги:
– Вот, лучше напишите приказ об отстранении от должности и суде, – сказал Смотритель.
И Оланзо стал тщательно выписывать буквы распоряжения, что-то шепча при этом, как будто не в себе, так что Унимо стало тоскливо и жутко и в очередной раз захотелось оказаться как можно дальше отсюда.
Убедившись, что король сам вполне справляется с задачей – более того, принялся за дело с воодушевлением, – Форин вернулся в кресло и равнодушно наблюдал за своей марионеткой, к ещё большей тоске Унимо.
Словно почувствовав неладное, явился и сам главный птичник. Бледный, похожий на призрака стражник королевских покоев, потеряв всю свою охранную сущность и оставшись просто шелухой, объявил: «Тар начальник Королевских Птицеловов испрашивает дозволения говорить с Сэйлори».
– Что? – вздрогнул Оланзо, а затем его лицо, как нагретый воск, расплылось в неприятной улыбке. – Конечно, пусть войдёт! Я и сам не прочь поговорить с таром Малумом.
Главный птичник лишь слегка приподнял брови, заметив в приёмной короля незнакомцев. Но его чутьё охотника, которое довольно легко оборачивается чутьём жертвы, кричало о том, что его загнали в нору, каким бы невероятным это ни казалось.
– Дорогой мой преданный Малум, как хорошо, что вы зашли, – ядовито произнёс король. И этот неприятный переход на «вы» уже прозвучал для Малума приговором. – У меня есть кое-что для вас.
С этими словами он шагнул к птичнику и протянул ему свеженаписанный приказ.
Малум пробежался глазами по тексту и изумлённо взглянул на короля.
– Мэйлори, это, должно быть, ошибка…
– Никакой ошибки нет! – закричал Оланзо, которому надоело сдерживаться. Он смотрел в упор на своего недавнего друга, теперь наблюдая только жалкие ужимки пойманного предателя. – Кроме того, что я доверял тебе! А ты… ты оказался предателем. Самым главным из них!
В глазах Малума мелькнуло понимание – по крайней мере, он отвернулся от напоминающего рассерженного ребёнка короля и взглянул на Форина.
– Как вам угодно, Мэйлори. Но если позволите последний совет, то сейчас не лучшее время для таких резких решений. Вам нужна защита. Вы ведь и сами наблюдали всё это из окна, пока эти почтенные тарни не отвлекли вас.
Король замер – в его глазах мелькнула какая-то мысль, которая отчаянно пыталась спастись с тех пор, как Форин в первый раз взглянул на него.
Медлить было нельзя.
– Я хочу, чтобы вы, тар Малум, исполнили приказ своего короля, – сказал Форин.
Главный птичник не смог ничего возразить, хотя, в отличие от Оланзо, сохранил осмысленный взгляд, в котором плескалось целое море разочарования от такого глупого проигрыша. «Ещё один игрок», – подумал Форин, когда Малум, откланявшись королю, стремительно удалился.
А потом он услышал то, что не рассчитал – полный ужаса, словно застывший на гребне волны, единодушный вскрик толпы: главный птичник забрался на самую высокую башню дворца и прыгнул вниз – туда, где блестели в закатном солнце черепичные крыши дворцовых пристроек…
– Если вы хотели, чтобы я отговорил его, то вы опоздали, – в дверях королевской приёмной, в которую теперь, кажется, можно было входить без доклада, появился Айл-врачеватель Грави, вечная невозмутимость которого, учитывая обстоятельства, была особенно эффектна.
– Вы меня вызывали, Мэйлори, – пояснил он застывшему королю, – хотя хочу вам заметить, что не имею чести состоять придворным врачом, поэтому прошу не рассчитывать на то, что я всегда буду являться по первому вашему зову.
Форин улыбнулся: Грави, кажется, совсем не изменился. И явился очень кстати.
– Я не вызывал… – испуганно пробормотал король, зачем-то отступая к окну. Конечно, недавнее происшествие с сыном успело изгладиться из его памяти, и явление главного врачевателя душевных болезней в Тар-Кахоле мгновенно сложилось для него в зловещий знак.
Смотритель встал и поклонился своему старому другу.
– Как бы там ни было, Мастер Излечения, ты поразительно вовремя. Нашему королю требуется твоя помощь.
Грави переводил взгляд с короля на Форина, затем скользнул взглядом по креслу, в котором ни жив ни мёртв сидел, вцепившись в деревянные подлокотники, Унимо, и снова обратил свой взгляд на его учителя.
– И я рад тебя видеть, Мастер Смотритель. Но, кажется, Сэйлори имеет другое мнение насчёт необходимости лечения, – Грави смотрел исключительно в напоминающие иней глаза Форина, и обоим было ясно без слов, что происходит.
– Ты хочешь, чтобы я сказал это по-другому? – негромко спросил Форин.
Он не хотел угрожать старому другу, но, зная их общее упрямство, сложно было предпринять что-то более подходящее для разговора на равных. Смотритель отлично знал, что Грави не берёт в Дом Радости никого, кто не приходит сам. И в этом он разочаровал уже не одну сотню родственников, многие из которых, впрочем, действовали исключительно из «лучших побуждений». Несмотря на любые увещевания, врачеватель был непоколебим.
– Если ты хочешь использовать мой дар как оружие, я не смогу тебе возразить, потому что оружие не говорит. Но оружие никогда больше не станет чем-то другим.
Тишина в приёмной короля плыла по реке мирного потрескивания дров в камине, своим уютом и спокойствием заострявшей то, что происходило в реальнейшем.
– Ладно, – вздохнул Форин, – ты ведь видишь, что я действительно свёл его с ума?
– Ты думаешь, что разбираешься в этом? – усмехнулся Грави.
И Смотрителю пришлось прочитать всё несказанное остальное – и скривиться от боли понимания. Конечно, это было самоуверенно – говорить при Мастере Излечения о том, что кто-то сошёл с ума. Становиться на эту топкую дорожку, на которой никто не может выжить: либо ты погибаешь, либо перерождаешься
