Избранное. Том второй - Зот Корнилович Тоболкин

зато охотно учатся некоторые взрослые. И вот я воюю. Война идёт с переменным успехом, хотя чаще всего победы одерживаю я. Только за одержанные победы я не вешаю на себя бубенчики, как один здешний шаман. Он хитрый и честолюбивый человек. Сам себя награждает. Но этому теперь никто не удивляется. (Помолчав.) Я сказала – победа, мама. Какой высокий стиль! Меня быт задавил. Да, да. Быт. Но и это по-настоящему интересно. Потому что быт, оказывается, тоже борьба. Борьба с темнотой, с глупостью, со вшами, с клеветой и недоверием. Да вот тебе забавный факт из моей школьной практики. Бумаги нет, учебников мало. Сама размножаю буквари на бумажных обоях. Из них же и тетради сшиваю. Вот если б хоть один мой букварь дожил, ну скажем, до семидесятого года, он бы ужасно позабавил наших потомков. Кто поверит, что всего лишь за сорок лет до них в тайге некая Мария Васильевна Корикова учила ребятишек по таким книжкам? (Задумалась.) В часы досуга я, как и все, мечтаю о красивой, необыкновенной жизни, а сама вбиваю людям в головы банальную истину: ученье – свет. Но ведь и это кому-то нужно делать, мама. Не скрою, мне тоже хочется спеть свою лебединую песню, но тем, кто не знает наших условий, слова этой песни, вероятно, покажутся смешными. Очень возможно, мама, что я вообще не смогу её успеть. Это ничего, что мир не услышит моей песни... Песен и так достаточно... И лучшая из них – «Песня Сольвейг». Ой, я сбилась!.. Я же совсем не о том, мама. И всё же поставь эту пластинку, родная моя. И сядь к граммофону. Мы будем слушать её вместе. Я здесь, ты там... Я вижу, ты достаёшь из сундука детские мои локоны, ведь ты всё ещё бережёшь их, а я уж давно взрослая восемнадцатилетняя девка. Вот и косы уже остригла и подарила одной здешней моднице. Они мне мешали. Прости, что не выслала тебе. Была вынуждена отдать. Это мой, знаешь ли, политический ход. И, кажется, выигрышный...

В школу выставив окно, забрался Григорий.

Маша почувствовала за спиной его взгляд, оглянулась.

Григорий?! Как ты сюда попал? Дверь на запоре.

Григорий(пьян и потому развязен). Прошёл через стену.

Маша. Ну что ж, садись. Гостем будешь. Чаю хочешь?

Григорий. Только чаю? Эт-то мало. (Смеётся.) Ты мыла голову Матвейке. Теперь мне будешь мыть. С этого часа я твой муж.

Маша(тая свой испуг). По нашим законам тот, кто хочет стать мужем, приходит к девушке и признаётся: «Я тебя люблю».

Григорий. Я пришёл. И я говорю: люблю. Тут вот костёр горит. (Стукнул себя по груди.) Жжёт шибко.

Маша. Но прежде он должен узнать: любит ли его девушка.

Григорий. Это по вашим законам. Я ваших законов не признаю. Я мужчина. И я захотел тебя. Всё.

Маша. Ты очень решительный человек. Но у русских так не делается.

Григорий. Я решительный. И я решил. Меня не интересуют русские люди. Меня интересуешь ты.

Маша. Допустим. Но ведь ты женат.

Григорий. Это легко уладить. Убью Анфиску – буду холост. Или отдам за Матвейку. Она мне больше не нужна.

Маша. Анфиса – красивая женщина. И совсем ещё молодая.

Григорий. Ты красивее. И моложе. Ты мне подходишь.

Маша. Но ты мне не подходишь, Григорий.

Григорий. Говорю с тобой долго. С женщиной долго говорить нельзя. (Хватает Машу.)

Маша сопротивляется, но силы неравны. Скрутив девушку, Григорий выносит её из школы. Мелодия, всё время тихо звучавшая, обрывается. Слышно, как на улице заскрипели нарты, затопотали олени. Григорий торжествующе воскликнул: «Э, мой Мирцэ! Живём!».

В дальнем чуме кричит роженица, за которой некому присмотреть.

Анфиса у себя примеряет Машины косы. Её чёрные волосы разительно не соответствуют светлым косам. И, тем не менее, в особо важных случаях, а более всего чтобы понравиться Матвею, Анфиса будет надевать их.

Входит шаман.

Шаман. Тоскуешь, Анфиса?

Анфиса. Матвейку хочу. Жить не могу без Матвейки! Глаза спичками распялены.

Шаман. А он и не смотрит на тебя.

Анфиса (сокрушённо). Он на другую смотрит, на учителку. Ненавижу её!

Шаман. И Григорий сердцем к ней прикипел. (Сам вздохнул.)

Анфиса. Григорий – пусть, не жалко. Матвейку жалко. Матвейку никому не отдам. (С мольбой.) Ты умный, Ефим, советуй, как быть мне.

Шаман. Сама думай. Бабий век доживаешь.

Анфиса. Не думается мне. В голове такой буран... темно и больно. И – тут больно. (Тронула грудь.)