Венера в русских мехах - Татьяна Васильевна Бронзова
Навстречу им спешил и хозяин мастерской Петр. Небольшого роста, атлетического сложения, с сильными крупными руками, на вид ему можно было дать немногим за тридцать. В непринужденной атмосфере девушки быстро почувствовали себя своими. Гости все прибывали. Появился и очень известный артист из БДТ в сопровождении очаровательной молодой актрисы.
За столом не смолкали разговоры, но было понятно, что все чего-то ждут.
– Должен подъехать Высоцкий, – пояснил Гюстав.
– Он в Ленинграде? – восхищенно воскликнула Вика.
– Да. У него сегодня выступление в общежитии «Корабелки», то есть Кораблестроительного института, – пояснил Петр. – Оттуда обещал к нам.
Вика сидела на лавке рядом с Николя, слегка касаясь его бедра, и это прикосновение волновало. Ей казалось, что никогда она еще не была так счастлива. Известный артист рассказывал о новой постановке в театре и очень смешно пародировал Товстоногова. Поэтесса Молчанова читала свои стихи, в которых призывала к свободе «чувств и слова».
Я буду счастлива тогда,
Когда приду к тебе нагая,
И радость твоего труда
Разделим мы с тобой, внимая
Той красоте твоих творений,
Что говорят нам, не тая,
О чувственной любви, волнений
Свободно прожитого дня,
– напевно закончила Молчанова.
Молодой литератор Семен прочел главу из новой повести, где с большим юмором описывал убожество колхозной жизни и полный развал в деревне. Все от души смеялись и поздравляли писателя с рождением нового талантливого произведения.
– Этого никогда не напечатают, – сквозь смех изрек лысый, и все закивали головами в знак согласия.
Хорошо выпив и закусив, гости стали разбредаться группами по мастерской. В одной из таких групп, собравшихся между фигурами вождя, звучал голос известного артиста, читающего чьи-то стихи:
Ни страны, ни погоста
Не хочу выбирать.
На Васильевский остров
Я приду умирать.
Вика, увлеченная талантом как чтеца, так и поэта, приблизилась и остановилась под ленинской простертой рукой с кепкой.
– Ты знаешь, чьи это стихи? – прошептал Николя. Вика отрицательно покачала головой.
Я памятник воздвиг себе иной!
К постыдному столетию – спиной,
К любви своей потерянной – лицом.
И грудь велосипедным колесом.
А ягодицы – к морю полуправд…
– читал артист следующее стихотворение.
– Нравится? – спросил тихо Николя.
– Очень.
– Это Иосиф Бродский. Ваш ленинградский поэт.
– Никогда не слышала. А ты его стихи откуда знаешь?
– Я же тебе говорил, я много знаю.
Никто уже не кричит «По коням!»
Дворяне выведены под корень.
Ни тебе Пугача, ни Стеньки.
Зимний взят, если верить байке.
Джугашвили хранится в консервной банке.
Молчит орудие на полубаке.
В голове моей только деньги…
– звучал голос артиста.
– А где можно купить его сборник стихов? – спросила Вика.
– Во Франции, – усмехнулся Николя. – На своей родине его не печатают. Переписывают его стихи от руки, перепечатывают. Таким образом и распространяются.
– А почему не печатают?
– Не нравится он вашей власти. Они его арестовали и сослали на пять лет. Потом, под давлением некоторых имеющих влияние честных людей в вашей стране, а также возмущением в заграничной прессе, его досрочно освободили.
– За что арестовали и сослали? – испуганно спросила Вероника.
– Есть у вас такая уголовная статья: «За тунеядство». В вашей стране каждый должен работать, а если ты не член Союза писателей, ты не поэт, а, следовательно, безработный. Безработный – значит, тунеядец.
– Ничего не понимаю. По-моему, он настоящий поэт, и его надо принять в этот Союз писателей.
– Если бы от тебя тут что-нибудь зависело, жизнь была бы прекрасной! – засмеялся Николя.
– А сколько Бродскому лет? – не обращая внимания на его замечание, спросила Вероника.
– Когда арестовали в шестьдесят пятом году, ему было двадцать пять, значит, сейчас тридцать.
– Такой молодой? – удивилась Вероника. – Сколько же он пережил!
– Вы балерина? – прервал их разговор высокий человек в летах, обращаясь к Вике.
– Нет, – опешила Виктория. – Почему вы так решили?
– По вашей фигурке. Очень уж вы стройная и хрупкая.
– Мадемуазель будущий врач. Заболеете, через пять лет можете обращаться, – обняв за плечи Веронику, отвечал за нее Николя, как бы давая понять собеседнику: «Если желаете клеиться, то имейте в виду: девушка занята».
Но тут все как-то оживленно заспешили в сторону входной двери, где с шумом, окруженный какими-то людьми входил Высоцкий.
– Володя, дорогой! – обнимал его Петр. – Заждались!
– Разве студенты просто так отпустят, – громким, низким, с хрипотцой, веселым голосом парировал артист.
Все быстро вновь собрались за столом, и опять полилась рекой выпивка и на плите закипела картошка в мундире. Только теперь все внимание было направлено на Высоцкого.
– Володя, есть новые стихи?
– Вы споете нам?
– Хочу вам сказать, я считаю вас самым лучшим из современных бардов!
– Ну, что вы, – отвечал Высоцкий, – а как же Галич, Визбор, Юлий Ким, я уже не говорю о мэтре?
– Вы имеете в виду Окуджаву?
– Конечно!
– Если все писатели вышли из гоголевской «Шинели», то все барды вышли из окуджавской «Виноградной косточки», – изрек свою гениальную мысль лысый.
Но вот Высоцкий взял в руки гитару и, ударив по струнам, запел:
Власть исходит от народа,
Но куда она приходит,
И откуда происходит,
До чего она доходит?
Его хриплый голос, наполненный необыкновенной энергетикой, завораживал.
Все внимательно слушали. Молчанова смотрела на Высоцкого, как на бога, и от умиления у нее даже выступили слезы на глазах.
Власти ходят по дороге.
Кто лежит там на дороге?
Кто-то протянул тут ноги,
Труп какой-то на дороге.
Э, да это ведь народ.
– Смело! – закричал лысый. – За такие тексты головой поплатиться можно.
– Гениально, – восторгалась поэтесса Молчанова, – «Кто-то протянул тут ноги, / Труп какой-то на дороге. / Э, да это ведь народ». Надо записать, – и быстро стала записывать поразившие ее строки в свой блокнотик.
Высоцкий пел много,
