Карта Анны - Марек Шинделка
Петр опомнился, потому что политик во дворе теперь плакал. Будущее лежало перед ним, а он пока не мог взять в руки свое главное оружие. Осознавая собственную бесправность, видя, как отец спокойно демонстрирует превосходство, ребенок впал в полное отчаяние. Надтреснутым голосом жалобно повторял он одно и то же слово, перебирал бессмысленные звуки, словно копался в липкой шкатулке с драгоценностями, лепетал, шмыгал носом, давно уже забыв, чего именно он добивается, — это уже не играло в борьбе никакой роли. Из окон напротив высовывались люди, они вытягивали шеи, чтобы сквозь листву разглядеть хотя бы кусочек чужого несчастья.
Вдруг воцарилась тишина. Жуткая тишина мертвой тяжестью навалилась на двор, на синие тени, на оконные блики, на ласточек — Петру показалось, будто он слышит, как где-то вдали трещат льды, как скрипит ледяная корка. Ребенок, с трудом собрав оставшиеся силы, выкрикнул, ясно артикулируя, одно-единственное предложение. Что оно значило — непонятно, но прозвучало убийственно; в окне кто-то хохотнул. Должно быть, ребенок наступил отцу на больную мозоль, потому как тот вдруг что-то закричал в ответ.
Из ванны появилась Ленка, завернутая в полотенце, пробежала по комнате, быстро собрала с кровати и пола одежду, которая все еще валялась после их занятий любовью.
— Что там происходит? — кивнула Ленка в сторону окна и, нисколько не интересуясь ответом, снова захлопнула за собой дверь ванной. Петр пожал плечами.
— Ленка, — неожиданно и неизбежно пришло ему в голову.
Петр несколько раз повторил имя, но быстро остановился: Ленка тут же начала таять у него на глазах. Он с ужасом вглядывался в то, что содержала формула ее имени: несколько родимых пятен возле ключиц, на которые он обычно смотрел при разговоре, движение руки, которая возвращает за ухо прядь волос, несколько слов, фраз, каламбуров, которыми они перебрасывались друг с другом, как мячиком, несколько представлений о ее мире (они были знакомы месяца два), ее запах, пара разновидностей улыбок. Все это вспыхнуло перед удивленным взором Петра, точно букет мимозы.
Слово «любовь» он не отважился произнести.
— Идем? — сказала Ленка. Она стояла в дверях уже одетая.
Петр, застигнутый врасплох, быстро собрал родимые пятна, запахи и улыбки, кое-как поскладывал все на свои места, потом поцеловал эту формулу в губы и вслед за ней вышел из номера.
Они спускались по лестнице. На площадке между этажами Петр замедлил шаг и, словно во сне, прошел мимо разозленного мужчины, который тащил под мышкой маленького мальчика с заплаканными глазами. Отец устало поднимался по ступенькам. И он, и ребенок упрямо молчали. Слов все-таки не хватило: на щеке у мальчика краснел отпечаток отцовской ладони, и Петр на секунду будто увидел маленький черенок, привитый в детском боку.
Догнав Ленку, Петр распахнул дверь. Они вышли на вечернюю улицу незнакомого города и, как и полагается туристам, направились туда, где, по их мнению, находился центр.
КАРТА АННЫ
Кости
Ребенок, который не пьет молока, лижет стены. Первое воспоминание: ты лежишь в кроватке и лижешь стену, из-за того что твоим костям недостает кальция. Твое тело думает за тебя. Ты почти животное. Ты счастлива и не осознаешь этого.
Губы
Губы ты унаследовала от матери. Они словно ее автограф на твоем теле. Подпись на готовом произведении. Ты долго не могла ни с кем целоваться. Тебе казалось, что мужчины одновременно целуют твою мать. Целуют бесконечную вереницу женщин, которая тянется за тобой и уходит куда-то во тьму. Анна, ты появилась на свет как заложница. Ничего не подозревая, попала в самый разгар окопной войны, которую твоя мать вела со своей матерью. Битвы велись самым страшным оружием всех времен — детьми.
Твоя бабушка была удивительная женщина. В прошлом красавица, интеллигентная, образованная, холодная. Член профессорского хора в консерватории. Ее муж был инженером, и о нем нет смысла говорить отдельно, поскольку мужчины в твоей семье всегда служили случайным дополнением к основной женской линии, по которой, точно по громоотводу, энергия устремлялась сквозь поколения. Твоя бабушка завела себе ребенка и принялась над ним работать. Этим ребенком была твоя мать, Мария.
На самом деле Мария была не ребенком, а проектом. Жила ни в чем не нуждаясь, с детства отлаженная, как совершенный механизм. Ее жизнь с легким стрекотанием, какое издают шестеренки самых точных швейцарских часов, перетекала с одного уровня на другой. Мария с трех лет играла на фортепьяно, учила французский, английский и русский, потом закончила консерваторию и поступила на юридический. Примерно тогда эта взрослая, интеллигентная и убийственно красивая женщина, почувствовала в жизни недостаток чего-то. Точнее говоря, почувствовала недостаток самой жизни. Словно где-то в потайном ящике стола нашла свой чертеж. Словно приоткрыла по недоразумению капот собственной жизни и обнаружила там смазанные, в полную силу работающие цилиндры. Лошадиные силы, которые она послушно выдавливала из себя, когда ее мать нажимала на педаль газа.
Так Мария, красавица, вокруг которой падали в обморок до смерти влюбленные однокурсники, писавшие от отчаяния стихи и пытавшиеся вешаться на гимнастических снарядах, разожгла личную революцию. Она родила ребенка от первого попавшегося мужчины, который являл собой полную противоположность миру ее родителей, и разом уничтожила все, что воспитывалось в ней годами. Мария нашла бездарного неудачника — учителя физики, траченного меланхолией и алкоголем. Крепко ухватив обеими руками своего нелепого мужа, она направила его на мать и выстрелила в ее застывшее от ужаса лицо единственной пулей по имени Анна.
Левый уголок рта
Твое появление на свет стало катастрофой. Семью накрыло. У всех надолго заложило уши, и общение происходило исключительно на жестовом языке истерик. Говорили в основном руками и глазами. И то, и другое воздевали к небу, руки яростно рассекали воздух. Так, наверное, расстаются глухонемые любовники.
Опомнившись, твои бабушка и дедушка перешли в контратаку: ты еще и говорить толком не умела, а они уже учили тебя играть в шахматы, учили нотам и алфавиту. Твоя мать изо всех сил противилась этой интеллигентской дедовщине, пыталась отучить от шахмат, яростно придерживалась свободного воспитания и, пока ты росла, записывала тебя во всевозможные альтернативные детские сады и школы, где не ставили опенок, где никто не смел даже прикоснуться к детям, где учителя ходили на цыпочках и наблюдали, как мистическая
