Птичий отель - Джойс Мэйнард
– Мужчины, конечно, были, – ответила Лейла, словно прочитав мои мысли. – Единственное, что остается неизменным, – вулкан. И даже он… – Она оборвала себя на полуслове.
Тем вечером она и начала рассказывать о своей жизни. Я даже не догадывалась, что Лейла торопилась поделиться именно со мной, совершенно незнакомым человеком, свалившимся в ее владения как снег на голову.
– Например, несколько лет назад тут побывал ученый, посвятивший себя изучению цивилизации майя, – поведала Лейла. – Его приезд на озеро венчал собой многолетнее изучение древних шаманских практик и обрядов. Бенджамин обладал блестящим умом. Такой романтичный, загадочный человек. Мне с самого начало стало ясно, что у него есть какая-та старая незаживающая рана. Как и многие другие, он приехал к озеру, чтобы взглянуть в лицо собственным демонам. Несомненно, что и у меня имелась парочка собственных.
Почему она рассказывает мне это? Неужели моя история написана у меня на лице?
– И вот однажды Луис с Элмером проводили его к вулкану, – продолжила Лейла, отпив немного вина. – Чуть погодя Бенджамин попросил их удалиться. Там наверху словно оказываешься на вершине мироздания. Бенджамину хотелось побыть одному.
– Очень долго мы ничего не знали о его судьбе. А спустя полгода один из постояльцев, поднимавшихся на вулкан, сказал, что видел там молящегося человека. С тех пор никто не видел Бенджамина, но народ поговаривает, будто он бросился в кратер. Земная жизнь стала для него невыносима. Возможно, вам понятно такое состояние.
О, даже больше, чем она могла себе представить. Не исключено, что и эта женщина прошла через нечто подобное.
– А вулкан активный? – спросила я.
– О да. По ночам видны красные всполохи, иногда он даже дымится. Но настоящего извержения не было вот уже несколько веков. Рано или поздно вулкан проснется. Ну а мне нравится думать, что проживание рядом с активным вулканом служит хорошим напоминанием о ценности собственной жизни. Однажды меня не станет. Мы все смертны. Так зачем переживать? Впрочем, предлагаю вам убедиться, что рыба приготовлена на славу и вино действительно французское.
12. Вспомнить про еду
На протяжении недель, а потом и месяцев после аварии мне снились кошмары, в которых опять и опять из-за угла вылетал фургончик и в это же самое время сын вырывал свою руку из моей. Иногда снилось то, чего не было, но оно казалось совершенно реальным. Однажды ко мне во сне пришел Ленни.
– Я ухожу, – сказал он. – Больше не могу тут с тобой находиться.
Вспомнились слова песни, которую пела мне мама, когда мы сидели вечерами у костра: «Я уплываю далеко. Прощай, любовь моя. Когда обратно возвернусь – пока не знаю я».
Или мне снилось, как Арло плывет по океану в маленькой лодочке и зовет, просит забрать его оттуда, но подводное течение не позволяет мне приблизиться к нему, отбрасывая обратно к берегу. В голове звучал голос сына: «Мамочка, ты мне очень нужна».
«Я спасу тебя!» – кричала я в ответ, но спасти его не могла.
В ту ночь в «Йороне» первый раз за полгода я спала сном младенца. И проснулась на рассвете, когда солнечный свет залил комнату и запели птицы. Стоило первому лучу пробиться из-за вулкана, как средь обвитых плющом деревьев, меж пальмовых ветвей и спускающихся каскадом цветов с неизвестными названиями, средь зарослей стрелиции королевской и имбиря зазвучало птичье многоголосье. Лежа в кровати и глядя на небо в рамке окна, с вулканом в центре композиции, я смогла различить голоса от силы шести видов птиц. Они пели на все лады, выводя одиночные трели и перекликаясь друг с другом с дальних веток.
Я слышала плеск воды и скрип лодки ланча[72], пересекающей озерную гладь: это ланчерос развозили местных по их рабочим местам или помогали туристам переправляться с одного берега на другой.
Из кухни доносились голоса, но слов было не разобрать. Кромка неба сначала порозовела, потом стала красной, потом оранжевой.
В день, когда погибла моя семья, я перестала видеть небо в красках – оно стало для меня черно-белым. Я как будто умерла. Я даже перестала чувствовать запах еды, потеряла к ней вкус. Но тут, в совершенно чужом для меня месте, я жадно вдыхала аромат цветов, которые стояли в вазе возле моей кровати. С террасы донесся запах свежемолотого кофе, и я его тоже почувствовала. Зазвенел колокольчик, приглашая к завтраку.
Я удивилась чувству голода: желание что-нибудь съесть было сродни отголоску чего-то давно знакомого, но забытого. А ведь со времени моего личного катаклизма прошло всего несколько месяцев. Ах да. Еда. Вспомнила.
Лейла оставила для меня на вешалке халат, но я надела второе из принесенных ей платьев, на этот раз зеленое, и отправилась на патио. Рядом с керамическим кофейником, в котором нас ждал хороший крепкий кофе, на вязаной салфетке стояло блюдо с ломтиками фруктов. Какие-то мне были знакомы, но по большей части – нет, в том числе и те, что в разрезе формой напоминали звезду.
Завернутые в салфетку, в плетеной корзинке лежали теплые тортильи из синей кукурузы, а под корзинку была предусмотрительно подложена керамическая подставка с ручной росписью. А еще к завтраку подали местный сыр, черные бобы, жареные бананы и стакан свежего сока ручной выжимки. Мария ждала моего прихода, чтобы приготовить яичницу, – я слышала, как на кухне шкворчит сковородка.
Устроившись за столом, я поискала глазами Лейлу, но ее нигде не было. В саду кто-то поливал из шланга растения, так как сезон выдался засушливым. На озере замерли лодочки с неподвижно сидящими в них рыбаками: лишь иногда они наклонялись над водой, вытаскивая улов – рыбу или краба.
Мирабель объяснила мне, что Лейла всегда завтракает у себя в комнате и выходит лишь часам к десяти.
Маленькая колибри зависла над конусообразным цветком, который я видела впервые. Соцветия его, в два раза больше человеческой ладони и словно сошедшие с полотен Джорджии О’Киф[73], по краям были красными, а в глубине – розовыми, и каждый лепесток словно вырастал из другого.
Я ела, как сильно изголодавшийся человек, и мне даже было стыдно за такой волчий аппетит. Казалось, в жизни не ела такой вкусной яичницы с золотистыми желтками, не пила такого сладкого апельсинового сока и ароматного кофе. Я
