Девушка по имени Йоханан Гелт - Алекс Тарн
«Боже, – подумала я, – ну и имечко! Даже «Бита» намного лучше… Неужели придется соглашаться? Говорят, как кораблик назовешь, так он и плавает…»
– Хорошо, – сказала я. – Давай отрежем эту дурацкую «Правую», потому что я и в самом деле неправа. Но дело не в том, что мне хотелось выделиться. Мне просто не очень ясно, к каким анархистам примкнуть. Смотри, у нас в Палестине нет ни анархо-феминисток, ни вегано-анархистов, ни квир-анархистов, хотя есть и феминистки, и квиры, и веганы. Что ты хочешь – глухая провинция. Я знаю только анархистов-против-забора, но как раз таких у вас нет. Поэтому с моей стороны было бы нечестно сразу брать имя с номером, между Левойгрудьюсемнадцать и Левойгрудьюдевятнадцать. Ведь если завтра я решу перейти к зеленым, в ваших рядах образуется брешь. На первых порах мне хотелось бы получить имя, похожее на твое. Ну а потом можно будет взять и Левуюгрудьвосемнадцать…
Менструаза Саган замялась.
– По правде говоря, так сложилось исторически, – смущенно пробурчала она. – Когда наша группа насчитывала всего трех женщин, мы добавляли к имени не номер, а фамилию какой-нибудь знаменитой феминистки. Так, другую мою раннюю камрадку зовут Вагинджелина Джоли. Но теперь…
– Вот и чудесно! – жизнерадостно перебила я. – Если мне присвоят такое же временное имя, это покажет, что у анархистов нет и не может быть никакой иерархии. Что даже совсем свежие новички равны основательницам группы!
Это был сильный аргумент – попробуй-ка возрази против главного принципа своей же идеологии, – и Менструаза смутилась еще больше.
– Ну если так…
– Назови мне скорее какую-нибудь знаменитую анархо-феминистку! – потребовала я, не давая ей опомниться.
– Ну-у… скажем, Эмма Гольдман…
– Отлично! Замечательно! – я чуть ли не прыгала от счастья. – Значит, я буду… я буду… О! Я буду Клиторэмма Гольдман! Прекрасное временное имя! Клиторэмма! Звучит почти как «поэма»… как «эмфизема»… как «хризантема»… как…
– …«кардиограмма»! – мрачно закончила за меня Менструаза Саган. – Ладно, так тому и быть. Но только, чур, временно!
Она встала, щелкнув при этом суставами, как танцовщица фламенко кастаньетами, и пошла к выходу, но вдруг остановилась у самой двери.
– Знаешь, я вот что подумала… – чтобы помочь тебе побыстрее решить. Этим вечером у нас акция. Посмотришь, чем тут наши занимаются. Ну а мы поглядим, какая из тебя «хризантема». Забора, как у вас, не обещаю, но драчка будет нешуточная. Сбор в пять возле знамени.
Что ж, драчка так драчка. Я мысленно поблагодарила Мики, который в последний момент запихнул мне в чемодан легкие, но прочные ботинки с титановыми накладками на кантах. Как он сказал, на всякий случай – вряд ли при этом предполагая, что случай представится в первый же день.
Мои соседки по комнате так и не объявились. Без двух минут пять я спустилась во двор. Там уже ждали четыре фургончика – из тех, что развозят продукты по небольшим бакалеям. В них уже грузились тридцать-сорок анархисток в фиолетовых футболках. Мне сунули такую же и показали на один из фургонов. Я влезла.
Мест на укрепленных вдоль бортов откидных скамьях хватало только на шестерых, так что мне и еще двум девушкам пришлось сидеть на полу, заваленном к тому же какими-то плакатами, тряпками и громоздкими предметами непонятного назначения. Рассмотреть что-либо подробней не представлялось возможным из-за отсутствия окон. В скудном свете, проникавшем сквозь верхние вентиляционные решетки, едва угадывались серьезные физиономии моих новых соратниц.
Ехали молча; если кто и перешептывался, то неслышно. Что, честно говоря, слегка напрягало – обстановка реально напоминала сцену из военного фильма перед выбросом воздушного десанта. Для полноты картины нам не хватало только парашютов. Впрочем, эти сумасшедшие борцуньи за свободу левых грудей наверняка выбросились бы и без, всецело положившись на революционные качества вагины. Я невольно прыснула, представив себе, в каких позах летел бы вниз подобный феминистский спецназ.
– Шш-ш… – одернула меня невидимая соседка.
Минут через сорок задняя дверь распахнулась, и мы попрыгали на землю. К счастью, она оказалась всего лишь в метре, так что парашют действительно не понадобился. Я осмотрелась, щуря отвыкшие от света глаза.
Мы стояли на краю небольшой прямоугольной площади – то ли в самом Мюнхене, то ли в одном из его ближних пригородов. По ее сторонам, с подчеркнутым достоинством соприкасаясь плечами, стояли трехэтажные домики-пряники с треугольными фронтонами и веселой – можно сказать, детской – раскраской: желтые, оранжевые, розовые, морковные. Беленькие, аккуратно поделенные на восемь равных квадратиков оконные переплеты; симметрично распахнутые деревянные ставни; безупречная черепица высоких крыш; горшки с цветущей, но отнюдь не буйствующей геранью; скромная кирха с не слишком заносчивой, но затейливо разукрашенной часовой башней – все тут напоминало, скорее, сказку с благополучным концом, чем театр военных действий. Если тут и сражались, то лишь за звание быстрейшего едока сосисок.
Часы ударили без пятнадцати шесть, и тут только я заметила редкую цепочку полицейских, полукругом обвивающую стройную шею кирхи. Их каски блестели в лучах заходящего солнца – ни дать ни взять бусинки ожерелья. Рядом крутились люди с фотоаппаратами – по-видимому, репортеры; тощий длинноволосый парень поворачивал туда-сюда большой мохнатый микрофон на высокой штанге; тщательно причесанные, явно экранные дивы о чем-то напористо докладывали, адресуясь каждая к своему телеоператору.
Пред нами важно, как полководец перед битвой, прохаживалась Менструаза Саган. Я поймала ее за фиолетовый рукав.
– Кого тут ждут? Министра? Президента? Генсека ООН?
Она рассмеялась:
– Нас! Угнетатели ждут нас! Ждали-ждали и дождались!
– Но откуда они знали, что мы приедем? У тебя в команде предательницы…
– У меня в команде хорошие пиарщицы… – Менструаза снисходительно похлопала меня по плечу. – Не знаю, как у вас с забором, а у нас тут общественный резонанс важнее самой акции. Не стой, э-э… как тебя…
– Клиторэмма Гольдман.
– Не стой, Клиторэмма, помоги камрадкам. И надень шапку! Обязательно надень шапку! И вообще, делай как я. Ты ведь у нас новенькая…
Она, как и остальные камрадки, нахлобучила на себя странное сооружение из папье-маше и раскрашенного картона. Такую же «шапку» сунули и мне. Я стала примериваться, с какого конца за нее взяться, и тут вдруг осознала, что это за штука. В моих руках была аляповатая модель того, что природа поместила между ног самки рода человеческого, как бы та ни называлась – девочкой, девушкой, женщиной, вагинеткой или анархо-феминисткой. Когда-то я уже просовывала голову между этих больших и малых губ, но это событие произошло на заре первого дня моей жизни, а потому не запомнилось. Могла ли я представить, что двадцать четыре года спустя мне придется повторить тот же опыт, хотя и в противоположном направ-лении?
Кто-то толкнул меня в бок.
– Надевай, что ты стоишь, как столб! Выступаем!
«Господи! – мысленно взмолилась я. – Сделай так, чтобы об этом никто не узнал! Пожалуйста, Господи! Никто, особенно Мики. Иначе он засмеет меня насмерть, а мне так хочется жить. У меня только-только начало налаживаться, пожалуйста, Господи…»
– Надевай! Ну?! И возьми плакат!
Я выдохнула и просунула голову туда. Получилось совсем не страшно: наверняка в первый раз было намного больнее.
– Вперед, вперед!
Размахивая знаменами и плакатами, мы двинулись к кирхе, прямиком на полицейских. Защелкали затворы фотоаппаратов, телекамеры переключились с экранных див на наши… гм… головные уборы. На лицах ментов отчетливо читался ужас. Не исключено, что кто-то из них уже мысленно смирился с перспективой быть проглоченным тем, куда его уже не раз посылали. Но наша наступающая цепь милостиво остановилась, не доходя примерно десяти метров. В руках Менструазы Саган взвизгнул мегафон.
– Ватиканский поп – марионетка патриархального капитализма! – неожиданно грубым голосом прокричала она.
– Поп-марионетка! – хором повторили камрадки.
– Джизус – вагинетка! – ответно прорычал мегафон. – Долой угнетение вагин!
– Долой! – нестройно завопил хор, перед тем как перейти на более-менее слитное скандирование: – Поп-марионетка! Джизус – вагинетка!
Мы проорали эту бессмысленную чушь раз сто, не меньше, и я уже начала думать, что этим все и закончится, но тут заиграла музыка, двери кирхи распахнулись, и оттуда выбежала стайка празднично наряженных детей – лет, наверно, по десять. Нетерпеливо заглядывая внутрь, они расположились по обе стороны портала; у каждого через плечо висела на перевязи узорчатая сумка. Музыка стала слышнее, и наконец на ступени
