Изгой - Сэди Джонс
– Ничего страшного, Гилберт.
«Мямля», – презрительно подумал Льюис.
– Попроси прощения и скажи спасибо. Иначе я заберу подарок и не видать тебе сладостей.
Глядя на Элис и не моргая, Льюис отпихнул коробку в ее сторону. Элис принялась расправлять бантик.
– Я попрошу счет. – Гилберт отвернулся от стола.
Элис все так же теребила ленточки на коробке. Льюис ненавидел себя, но, во-первых, он уже привык к этому чувству, а во-вторых, было поздно что-то менять.
Глава седьмая
Гилберт женился на Элис в марте и на две недели увез ее в Шотландию в свадебное путешествие. Элис с нетерпением ждала возвращения в Уотерфорд, ей так хотелось влиться в местное общество и заслужить признание. Друзья и соседи судачили за спиной Гилберта о поспешности брака и о наивности Элис, однако регулярно приглашали их в гости.
Элис обожала изображать хозяйку большого дома. Она уволила Джейн и наняла экономку по имени Мэри. Мэри раньше жила в Тервилле и не знала ни Элизабет, ни других. Своих детей она уже вырастила и теперь по-матерински опекала Элис. А еще, в отличие от нее, знала, как вести хозяйство. Элис с благодарностью принимала ее заботу и вовсе не скрывала своей неопытности. Она чувствовала себя девочкой, которая нарядилась в мамину одежду и играет в мужнюю жену. Ей не терпелось забеременеть. Она наносила визиты соседям. Каждый вечер встречала Гилберта с коктейлем. Поначалу неизменный бокал и вопрос «как прошел день?» были для нее забавой, но постепенно это вошло в привычку. К половине седьмого Элис, нарядно одетая и накрашенная, ждала мужа в гостиной с кувшином фруктового ликера или мартини, а иногда готовила что-то новенькое по вычитанному рецепту. Гилберту льстило такое внимание, однако со временем он стал воспринимать его как должное.
Элис часто проводила целый день в Лондоне – покупала одежду или обедала с друзьями. Во время школьных каникул она решила почаще оставаться дома и торжественно пообещала самой себе, что станет Льюису доброй мачехой и прекратит его бояться. Со дня смерти Элизабет не прошло и пяти месяцев, когда они познакомились, напомнила себе Элис. Вот только прежняя жизнь Гилберта казалась далекой и размытой, и думать о ней совершенно не хотелось.
Впервые Элис поехала на вокзал встречать школьный поезд в апреле, на пасхальные каникулы. При виде школьников в одинаковой одежде ее охватил ужас. Что, если она не узнает Льюиса и все сразу поймут, что она неродная мать? Пристроившись у перил, Элис стала вглядываться в толпу. Вопреки ее опасениям оказалось, что мальчишки не так уж и похожи друг на друга. У каждого имелась какая-то особенность, отличавшая его от остальных: кривые зубы, неуклюжая походка, мешковатая одежда или маленький рост. Зато в Льюисе не было ни капли неуклюжести, а одежда сидела на нем как влитая. Он шагал по перрону в небольшой компании. Мальчишки вертели головами, выглядывая родителей и вещи, баловались и перешучивались. Элис даже испытала некоторую гордость, что у Льюиса есть своя компания.
Она не знала, как принято здороваться со своим ребенком, и украдкой косилась на других матерей – пугающе солидных, с идеальными прическами и плотно сжатыми губами. Одна дама поблизости пыталась заставить сына вернуться к приятелям, а он со смехом бежал ей навстречу. Он был какой-то слюнявый и с разбитыми коленками – в общем, Элис его не одобрила. Ее подмывало объявить во всеуслышание: «Смотрите все, тот высокий и симпатичный – мой!», но, похоже, негласный кодекс предписывал родителям поменьше радоваться, так что она просто небрежно помахала Льюису, подзывая его к себе. Ей не верилось, что он пойдет к ней, ведь они толком не знакомы, однако разве у него был выбор?
В отличие от остальных Льюис никого не выглядывал и не заметил, как Элис ему помахала. Потолкавшись у багажного отсека, он забрал свой сундук и принялся ждать. Элис направилась к нему, по дороге подозвав носильщика. Как ей поздороваться? Что там говорят мамы: «привет, дорогой?», «привет, Льюис?», «привет?».
Наконец они поравнялись, но он по-прежнему смотрел вдаль.
– Привет, Льюис!
Он перевел на нее рассеянный взгляд.
– Здрасте.
Они оба не почувствовали ни удивления, ни теплоты. Льюис молча стоял, пока Элис отдавала распоряжения носильщику, затем зашагали на платформу, откуда отправлялся поезд в Уотерфорд.
Она села лицом вперед, а Льюис – напротив, провожая взглядом убегающие прочь рельсы. На перроне, сойдя со школьного поезда, он выглядел гораздо живее, и Элис искренне ему обрадовалась. А сейчас его взгляд погас и стал отстраненным, как раньше.
– Здорово попасть домой, правда? – бодро спросила Элис.
Льюис кивнул.
Дома он сразу пошел к себе. Через мгновение она разозлилась на себя за слабохарактерность и решительно зашагала наверх. Она постучала, хоть и не знала, положено ли стучаться к детям. По крайней мере, это вежливо. Заготовив мысленно какую-то фразу про мозаику, Элис вошла в комнату. Льюис сидел на узком подоконнике, поджав колени к груди и обхватив их руками, и смотрел в окно. Он сжался в комок, как будто едва умещался в некогда привычном месте. Элис захотелось его обнять. В памяти сразу всплыла первая встреча с Гилбертом.
Это было на вечеринке в Лондоне – он стоял в центре гостиной и разговаривал с какой-то женщиной. Хотя он улыбался собеседнице, Элис сразу почувствовала, что он глубоко несчастен, и ей захотелось его обнять и пожалеть, прямо как сейчас Льюиса. Она попросила, чтобы ее представили Гилберту, и у них тут же состоялся странный и неловкий разговор о смерти, потере и о самой Элизабет. Потом они поехали ужинать, довольно прилично выпили, и он разрыдался прямо за столом, закрываясь от всех руками и поражаясь самому себе. Она была как будто заворожена его горем и тронута доверием. Казалось, они знают друг друга всю жизнь. Изначально в ней не было любопытства или желания найти общие темы для разговора; с первого мгновения его боль завладела ею и пробудила жгучее желание любить.
У этого мальчика в глазах стояла та же печаль, вот только Элис ему оказалась совершенно не нужна. Она остановилась в замешательстве.
– Что будешь делать?
– Ничего.
Элис онемела от неловкости.
– Папа скоро придет, – выдавила она и закрыла за собой дверь.
Элис ушла к себе и села на табурет с кораллово-красной подушкой у туалетного столика. Табурет был новый: она чувствовала себя не в своей тарелке, сидя на месте Элизабет. Зеркало тоже заменили, поскольку Элис не желала смотреться в зеркало, принадлежавшее утопленнице. Правда, с туалетным столиком все же пришлось смириться. Элис накрасила губы.
