Сулейман Рагимов - Сачлы (Книга 1)
Кесе почудилось, что он из-под проливного дождя угодил в снежный, колючий, в кровь царапающий лицо буран.
— Да ты откуда узнал?
— А вот узнал!.. Теперь я, голубчик, не поверю ни одному твоему слову о вечной дружбе.
"Если колесо катится под гору, то его не остановит и сам аллах", вспомнил Кеса народную поговорку.
— Слушай, об этом мы завтра потолкуем, а сейчас дай мне, бога ради, три рубля! — обратился он со смиренной просьбой к приятелю.
— Клянусь, ни копейки! — И неунывающий Тель-Аскер вывернул карманы пиджака и брюк, висевших на стене. — У мена, представь, деньги почему-то не залеживаются!
— Что ж, тебя в чайхане кормят бесплатно? — ехидно спросил Кеса, размышляя, как выйти из положения…
— Представь, я приглашен в гости к безбожнику Худушу, — насвистывая, сказал парень, взбил гребешком перед осколком зеркала пушистый чуб, туго затянулся ремнем.
— Жаль мне эту уймищу кур и цыплят, каких ты сожрал, ненасытный шакал, вздохнул Кеса, прикидывая в уме так и сяк, каким же образом откупиться от Афруз-баджи за мед. — Чтоб эта курятина превратилась в гной и вытекла обратно из твоего носа!
— Но почему, ай, Кеса, ты шлешь проклятия, словно безутешная вдова? хладнокровно спросил телефонист. — Курятену, между прочим, ты жрал наперегонки со мною! Но это, конечно, исключительно между нами!.. А где же комиссия из центра? Где эйриплан?
"Назвался груздем, полезай в кузов", — сказал себе Кеса, понимая, что погиб окончательно и бесповоротно.
Ему все-таки удалось умаслить вздорную Афруз-баджи — вызвался сам перемыть грязные тарелки…
В соседней комнате Мадат, облокотившись на подушку, читал газеты.
Решительно засучив рукава, Кеса снял с керосинки кастрюлю с кипятком. Заглянув в угол, он убедился, что таз полон грязных тарелок.
"Сама судьба загнала меня сюда, — приходится покориться", — подумал он, со вздохом принимаясь за мытье. Когда вся посуда была протерта до блеска, Кеса на цыпочках вышел на террасу, поманил к себе хозяйку.
— Аведь у меня есть маленькое дельце…
— К добру бы!
— Проклятье злу, — понизив голое, сказал Кеса, придав своему морщинистому лицу страдальческое выражение.
— Проклятье злу, — охотно согласилась Афруз-баджи, вспоминая тарелку с медом. — У меня смиренная просьба к партийному секретарю.
— Ты же правая рука председателя Субханвердизаде! — разумно возразила хозяйка.
— Конечно, верблюд высок, но слон выше.
На широких щеках Афруз-баджи зацвели пунцовые розы. Значит, ее уважают, с нею считаются, значит, ее заступничество имеет солидный вес.
— Но что в силах сделать, ай, Кеса, мой Мадат? Он же второстепенная личность.
— Ну, не скажите, — Кеса знал, что лесть волшебный, ключик к сердцу надменной баджи. — Теперь району известно, что Мадат первая голова во всех партийных делах!
Афруз-баджи горделиво выпрямилась, выпятила мощную грудь, вскинула тяжелый подбородок. — "Ах, если бы Мадат навсегда остался первым секретарем! Вот было бы славно" — возмечтала она, красуясь перед раболепным Кесой.
— Рухнул мой дом! — прошептал тот, напомнив хозяйке, о своем присутствии.
А в душе Афруз-баджи уже шевельнулась неприязнь к Таиру Демирову, и она начала оттачивать, словно бритву на оселке, свои тайные замыслы.
— Ах, отстань! — капризно обронила она и ушла в комнату, чтобы поскорее угостить мужа вкусным завтраком.
"Если Мадат действительно станет наиглавнейшим в районе, то сколько же просителей столпится у моего порога? — прикинула в уме Афруз-баджи. — Конечно, я буду выслушивать жалобы и помогать этим Мадату, но ведь все просьбы невыполнимы. И благодеяния нужно вершить осмотрительно, с точным расчетом!.. Лишь тогда я и Мадат сможем управлять районом куда мудрее, чем Таир Демиров…"
И Афруз-баджи прочно запечатала свой алый ротик воском, не откликнулась на стоны оставшегося за дверью безбородого.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Шесть лет назад семья Мадата ютилась в маленькой комнатке деревянного домика, стоявшего в нагорной части городка, на самой окраине, у неистово шумевшей в овраге речки.
Мадат работал в батрачкоме, как тогда говдрили, и занимался преимущественно заключением трудовых договоров между кулаками и батраками.
Натянув до колен связанные женою шерстяные носки с красными узорами, обувшись в белые чарыки с загнутыми, как птичьи клювы, носами, он перекидывал через плечо сумку с бланками договоров, отправлялся пешком в аулы и пропадал в горах целыми неделями.
Ожидая супруга, Афруз-баджи места себе не находила, металась: "Отгрызут когда-нибудь злодеи кулаки голову моему ненаглядному!.." А идя поутру на базар, она с завистью глядела, как во двор райисполкома въезжали верхом на резвых скакунах начальники, различного достоинства, но все-таки начальники, таких пешком в горы не пошлешь, нет! И сердце Афруз переворачивалось, трещало от унизительных переживаний, как зерна кукурузы на раскаленной сковороде.
"Какая несправедливость! — возмущалась она. — Мой бедненький все пятки себе отобьет, считая версты на каменистых тропах, а эти, на-чаль-ни-ки, знай себе скачут на иноходцах. Мой был батраком с малых лет и остался батраком, не расстанется никак с прадедовскими чарыками. А эти, на-чаль-ни-ки, форсят в хромовых сапогах!
И когда муж, измученный, возвращался из долгого путешествия в горах, то Афруз-баджи его не жалела, — наоборот, обрушивалась с попреками:
— Умным несут арбуз, а тебе ярпуз! (Ярпуз, ярпыз — дикая мята — ред.)
Сильнее всего ее угнетало, что в магазинах продавцы заискивали и лебезили перед женами ответственных работников, из-под прилавка доставали самые модные товары: "Баджи, как вы находите, подойдет? Прелестная ткань!.." Афруз-баджи тем временем стояла в сторонке и терзалась неслыханными мучениями.
— Ай, Мадат, когда же тебя выдвинут в начальники? — приставала она к мужу.
— Не всем же быть начальниками, — благодушно отвечал Мадат. — Если при нэпе существуют кулаки и батраки, то должен же я, коммунист, защищать интересы батраков.
— А что такое за штука — нэп?
— Новая экономическая политика.
— Ну, вот с этой эко-но-ми-ческой ты и сейчас сам батрак, как встарь!.. Неужели нельзя заботу об этих голодранцах переложить на плечи другого коммуниста?
— Чем же я лучше других, ай, Афруз-джан?
— Ты не лучше, конечно, а хуже! — зудела женушка, багровея от злости. Ступай в кооператив и сам увидишь, что твоего имени нету в святцах… Ни разу продавец не окликал меня: "Ай, баджи Таптыгова, примите этот дивный отрез на платье!" Куда бы я ни пошла, всюду суют под нос гнилой ситец. А ведь ты день и ночь скитаешься в горах, ты рваный и босый!.. А если кулаки подстрелят? Ай-хай!.. Скорее с неба посыпется каменный дождь, чем отпустят в кооперативе для твоей несчастной женушки приличный товар!..
У Мадата все еще сохранялось благодушное настроение.
— Эй, женушка батрака, сколько же у тебя платьев? — И тыкал пальцем в обитый полосами железа сундук. Жадность Афруз-баджи была острее сабли.
— Да ну, что за платья, лучше б их вовсе не было!.. И ты смеешь называть этот мешок из синей бязи платьем?
— Ну, предположим, что — мешок из бязи, а рядом?
— Ф-фы, цветастое, пестрое, как твое одеяло?
— Значит, два?
— Гнилой шелк, расползается, как паутина!
— Три, получается? Дальше…
— Марля, больничная марля на бинты и повязки! — сердито восклицала женушка.
— Значит, маркизет белый… Еще?.. — Ф-фы, остальные на меня не лезут!
— Растолстела, вот и не лезут!.. — Мадат горько усмехнулся. — А моя мать за всю жизнь не посетила ни одной свадьбы, как ни упрашивали соседи… Выходного платья не было! А когда шла на поминки, то надевала чужой туман (Туман — широкая юбка — ред.) У тебя, страдалица, сундук ломится от платьев, а все еще недовольна!
— Бый! — Афруз-баджи надулась. — Как можно равнять старуху с молодой, ай, Мадат?
— Да ведь и она когда-то была тоже молодой!.. Как родился на свет, помню свою незабвенную матушку босой, в лохмотьях, с непокрытой головою. — Мадат с трудом удерживал слезы. — Не-ет, я всю жизнь готов работать в комитете батраков, чтобы помогать бедноте, обуздывать алчных кулаков!
— Выходит, всю жизнь не скинешь самодельных, из буйволовой кожи, башмаков? — клокоча от ярости, вопрошала Афруз. — Всю жизнь будешь выбивать дорожным посохом зубы кулацким собакам?
— А это уж как придется… Во всяком случае, никогда не изменю партии, не искажу наказов советской власти!
Такие скандалы возникали в семье Мадата непрестанно. Афруз-баджи и наяву и во сне видела, что ее Мадат наконец-то стал руководителем района, самым наиглавнейшим. И тогда перед Афруз-баджи распахнутся настежь двери всех мануфактурных магазинов… На дом станут присылать отрезы, уламывать: "Иолдаш (Иолдаш — товарищ — ред.) Таптыгова, окажите честь, возьмите этот вязаный платок из крученого шелка!.. Иолдаш Таптыгова, не откажите в любезности, примите этот коверкот".
