Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа (Книга 1)

Рагимов Сулейман

Орлица Кавказа (Книга 1)

Глава первая

Во второй половине минувшего столетия объявились в горах Кавказа народные заступники Наби и его подруга-соратница Хаджар, уроженцы невеликого села Моллу на берегу бурной реки Хакар-чай, сбегавшей со снеговых вершин Зангезура к Араксу… И вскоре молва о них прокатилась окрест, и они, как некогда легендарный Кёроглу, сплотили вокруг себя множество удальцов.

Прокатилась молва — и эхом громовым отозвалась в горах Кавказа. То тут, то там сшибались вездесущие повстанцы с карательными отрядами, громили царское воинство, а после исчезали бесследно, как вода в песок. И от этой напасти взъярились начальники с золотыми эполетами, пышноусое офицерье, сотники и есаулы, ханы и беки, и старосты, и всякие разные господа. А беднота повсюду горой за Наби и Хаджар стояла, чем могла отряду помогала, песни о героях слагала. Взволновался народ, как море, забурлил. А отряд Наби крепнул из боя в бой, сил набирался. И все чаще сам карал карателей. Неимущим, кому нечем было уплатить налоги, расписки выдавали, избавляя от всех долгов. Случалось, и землей, у помещиков отнятой наделяли, обмеривая надел винтовкой-айналы[1]. Конечно, при таких делах властям — от самого царя до сельского старосты покоя не было. "Когда вся эта' напасть кончится?" — сокрушенно вздыхал в Гёрусе зангезурский уездный начальник, не смыкая глаз по ночам. По слухам, пришла к нему депеша от царя, мол, либо немедля ты мне отправишь голову Гачага[2] Наби, либо поплатишься своей головой. И тогда начальник созвал на совет офицеров, ханов, беков, всех людишек, верных царю, день-деньской они судили-рядили, как быть, и пришли наконец к такому решению: ежели не удастся изловить Гачага Наби или он сам не сдастся по доброй воле, нужно устроить засаду на жену его и сподвижницу Хаджар, схватить ее и бросить в гёрусский каземат, — тогда-то Наби не останется ничего другого, как самому сдаться властям, чтоб ее вызволить из неволи. А не явится — тогда Хаджар отправят этапом в Сибирь, и впредь вовеки не ходить Наби с гордо поднятой головой, не глядеть людям прямо в глаза. Все станут презирать его: мол, стыд и позор Наби, оставил жену на произвол судьбы, под солдатским надзором в Сибири, а сам в горах прохлаждается, и в ус себе не дует!

И вправду, случилось так, что однажды, после кровавой стычки у горы Хусдуп, Хаджар оказалась отрезанной от Наби, во вражеском кольце, и была схвачена. Привели ее в Гёрус и бросили в камеру каземата. Начальник ликовал: капкан захлопнулся, и он на радостях телеграфировал в Петербург, мол, сподвижница кавказского злодея уже за решеткой, и, бог даст, вскоре взору его императорского величества предстанет сам Гачаг Наби, или же его буйная головушка в бархатном мешке…

Зангезурский начальник ликовал, а Наби места себе не находил: как вызволить Хаджар?

Томился в гёрусском каземате и один из его друзей — Лейсан Наджаф-оглы. Другой помощник, Аллахверди, чье сочувствие Наби еще не было обнаружено, время от времени по поручению Наби носил передачи Лейсану в тюрьму, часть доходила и до Хаджар; кроме того, пытался Аллахверди вызнать, как скоро Хаджар собираются препроводить в сибирскую ссылку. Как-то Аллахверди вернулся из Гёруса мрачный, тучей смотрит, нашел Наби и с досадой сказал ему:

— Чего ты мешкаешь, Наби? Чего погоды у моря ждешь?

— Я все голову ломаю: как вызволить Хаджар, дочь Ханали…

— Больше ждать нельзя! Десять дней уже прошло… Чего доброго, упекут в Сибирь — тогда нам тут, в Зангезуре, лучше и не показываться!

— Верно, Аллахверди, — вздохнул горестно Наби. — Я еще кое-кого в Гёрус посылал… К каземату не подступиться: кругом казаки, солдаты!

— Что думаешь делать, Ало-оглы?

— Собрать людей — и на приступ!

— А сколько крови прольется — подумал?

— Да хоть по колено!

Почесал Аллахверди в затылке.

— Может, стоит узнать, что сама Хаджар думает?

— Как?

— Через Лейсана. Хаджар-то сметливая, может, что и посоветует!

Наутро после этого разговора, происходившего в лесу, на теневом склоне горы, Аллахверди перекинул через плечо хурджин с едой для узников — хлеб домашний с маслом и соленым сыром — и отправился в путь-дорогу. Добрался до Гёруса, походил-побродил, подошел к знакомому стражнику.

Сунул ему в руку хрустящую пятирублевку, заполучил разрешение на свидание с Лейсаном и, оставшись с ним с глазу на глаз, передал наказ Наби. А Лейсан, взяв хурджин и ублажив еще трешкой пышноусого ключника, уговорил того отпереть дверь в камеру Хаджар и, под предлогом передачи, шепнул ей о намерении Наби. Откинула Хаджар черные смоляные пряди с лица и сказала, как отрезала:

— Никакого побега!

— Почему?

— Как же это можно — ради меня кровь проливать, детей сиротить?

— Но иного выхода нет.

— Передайте Наби, что Хаджар не нужна такая подмога. Либо сама я вырвусь из этого кольца, либо руки на себя наложу!

— Не подобают славной Хаджар такие речи! Хаджар гордо выпрямилась:

— Пусть перешлет мне Наби одежду: точь-в-точь такую же, как его собственная, и такую же винтовку, как у него, и кинжал такой же!

— Сюда, в каземат?

— Да, ночью, под стеной у граба пусть и положат.

— А Наби?

— Пусть ждет меня с отрядом в урочный час на перевале.

— Не пойму… — покачал головой Лейсан.

— После поймешь, — и Хаджар подала знак охраннику, стоявшему в стороне; тот подошел, сокрушенно качая головой; Хаджар достала из хурджина съестное. Охранник, нарочито громко захлопнул дверь — чтобы все слышали, и запер ее на замок.

Вздохнул с невольным восхищением: "Хоть женщина, а, гляди, львица. Не каждый мужчина ей чета… Весь каземат диву дается… Будто и не узница, а царица какая… Не в тюрьме, а на троне сидит…"

Глава вторая

Аллахверди Карахан-оглы с порожним хурджином на плече, не обращая внимания на косые взгляды караульных, направился в Гёрус. Опять покрутился возле лавок и лабазов, понакупал сахарных голов. И, не мешкая, двинулся в обратный путь. Переночевал по дороге в селе, и на второй день к вечеру добрался домой. Наутро встал чуть свет и двинулся в сторону горы Кяпаз. Гачаг Наби стоял на самом гребне горы, опершись подбородком о винтовку-айналы. И думал он невеселую думу о Хаджар. Страшился, что угонят ее ночью, тайком, в Сибирь, а потом — хоть реки крови пролей, хоть всех стражников перебей, а все одно, Хаджар уже не вернуть…

Где же выход? Выход один — вызволить Хаджар! Как можно скорее! Иначе белый свет предстанет черным мраком! Тесно было на этом приволье ему, душно было! И таким застал его Аллахверди, — тучей смотрит Наби. Поднял голову:

— С чем пришел? Какие вести?

— Хаджар в каземате.

— А ты видел ее? Своими глазами?

— Где же стороннему человеку ее увидеть?! Лейсан мне сказал.

— А не врет? Он-то малость брехун.

— Как бы ни брехал, а душой не покривит.

— И что он сказал?

— Свиделся с Хаджар, все передал ей, к тебе от нее просьба: одежду просит прислать точь-в-точь как твою.

— Пошутить решила?

— Нет. У нее другое на уме. Нахмурился Наби.

— А как ей эту самую одежду передать — в камеру?

— Не в камеру, — под оградой, у граба просит оставить.

— Когда?

— В первую же безлунную ночь. Посмотрел Наби вокруг задумчиво.

— Никак, на подкоп решилась?

— Похоже, так, — Аллахверди поднял голову. — Говорит, не хочу, мол, чтоб ради меня кровь друзей пролилась.

— Узнаю Хаджар! — Наби посветлел лицом; перекинул винтовку за плечо. — Что еще она просила?

— Винтовку — айналы…

— Еще?

— Еще — чтоб ты, Наби, с отрядом в урочную ночь ждал ее на перевале.

— Отряд Хаджар — так было бы вернее нам зваться.

— Наби, негоже мужчине свою жену хвалить.

— Жену? Скажи — львицу. Не будь ее — мы бы, может, разлетелись кто куда, как осенние листья.

— Оно-то верно. — Аллахверди вдруг умолк, поднеся палец к губам: песня доносилась от подножья Кяпаза.

Душно в каземате — я уснуть не могу. В кандалы заковали — никуда не сбегу. Ты на выручку мне поспеши, Наби! Ты темницу мою сокруши, Наби!

— Слышишь, Наби?

— Слышу, Аллахверди!..

— Что говорит наш народ?

— Сокруши каземат, говорит!

— А Хаджар?

— Отомсти за народ, говорит.

— Как ты думаешь, — удастся ей выбраться?

— Надо исполнить ее волю. Уж такая она: тиха — краса, взъярится — гроза…

Аллахверди вновь пожурил друга:

— Пристало ли Наби так возносить свою благоверную?

— Не я — народ ее славит, брат. "Ай Гачаг Наби, чья Хаджар смелей, чем смельчак Наби…"

Прошло несколько дней. Гачаги исполнили все, как просила Хаджар. В Гёрусе, под самым носом у зангезурского начальника, заказали портному сшить короткополую, с газырями, серую чоху[3], стеганый архалук, шаровары.