Вячеслав Шишков - Тайга

"А ведь убьет", - мелькнуло в голове у Даши. Но ненависть к любовнику и хмельной угар прогнали страх.

Улыбающиеся глаза Феденьки налились кровью, он вдруг взмахнул кинжалом. Даша ахнула, схватилась за стол. Поселенец сильным броском пустил кинжал через всю кухню в дверь. Цокнув, на вершок врезался кинжал в дерево.

- Вот как я его... в тайге... - спокойным голосом сказал поселенец и шагнул к двери. - А по тебе изнываю... Жару в тебе, черт, много, перцу... Шалишь, Дашенька, не вырвешься... - Он подсел к ней и, как бы играя, тряс ее за плечи. - А ежели тут у тебя много... - постучал он пальцем по ее высокому лбу, - бо-огато за живем.

- Погубитель ты... Ну, уж бери, пользуйся...

Она прижалась к нему и закрыла хмельные глаза Феденька загоготал. Она вся дрожала; на белом лбу выступил пот.

Заскрипели ворота, копыта застучали по настилу.

- Кого-то черт несет, - буркнул поселенец. - Пойдем на речку.

На крыльце послышались грузные шаги. Кто-то шарил скобку.

- Здорово те живете, - густо сказал, входя, большой, чуть согнувшийся Пров и стал креститься на передний угол.

Анна распахнула дверь и, радостная, остановилась на пороге.

- Пришел?

- Здорово, Анна!

- Батюшка, батюшка! - кинулась к нему на шею. - Что, пришел Андрюша-то? А мамынька-то где?

Пров взглянул на дочь и сразу все понял. Он боднул головой, в глазах запрыгал огонек лампы, все кругом помутнело, и заколыхался пол.

- Вот поедем: матушка горькие слезы по тебе проливает. Что ж ты, доченька... хвораешь?

- Нет, хорошо. Слава богу, хорошо... - а сама стиснула виски и зажмурилась, как от яркого света.

Пров стоял, положив руки на плечи Анны, и уж не мог разглядеть ее лицо.

- Испить ба... - Он мешком опустился на лавку и жадно, не отрываясь, выпил ковш воды.

Дарья и поселенец ушли. Феня увела Прова с Анной на чистую половину, накормила их, и все стали укладываться спать.

Анна, засыпая, говорила, словно жалуясь:

- Тятенька... Ну, как же, тятенька?.. Плохо...

- Чего плохо-то?

- А по книжке хорошо. Все хорошо будет...

- Ну, а как Иван-то Степаныч, как он с тобой в обхожденье-то?

- А не знаю, сбилась. Не понять.

- Ну, а сколько ты зажила-то? Расчет-то покончил он с тобой али как? После?

- Тятенька, после. Вот высплюсь - завтра другая...

Тихо стало. Только из кухни долетал пьяный Илюхин храп.

Прову не спалось. Он поглядел на образ. Огонек лампадки колыхался и озарял лик Христа. Пров вздохнул. Его душа требовала молитвы. Нужно сейчас встать и все открыть господу, совет благой принять, вымолить спокой сердцу. Он подошел к образу, опустился на колени. Огонек поклонился ему и затрепыхал. Лицо Прова скривилось, сморщилось. И когда он сделал земной поклон, уже не мог выдержать, всхлипывать стал и тихо, чтобы не подслушали, по-женски голосить.

- Рабу твою Анн... звоссияй... боже наш.

И не знает Пров, какими словами можно разжалобить бога, от этого еще больше ноет его душа, и печалится, и тоскует.

- Звоссияй... совсем... гля ради старости... гля утешенья.

После вторых петухов пожаловала Даша. Она легла рядом с Фенюшкой и крепко ее обняла.

- Стерва ты, Дашка, - сказала Фенюшка, - попадетесь вы с хахалем-то.

- Мо-лчи-и, - тянула, засыпая, Даша, - ехать хочу... в Кедровку. Как его, хозяин-то... одного... без досмотру...

- Кати! Все одно шею-то свернешь. Таковская.

- Эх, Феня, Феня, - тяжко вздохнула Дарья. - Ничего ты не знаешь. Ничего ты, Феня, не понимаешь.

- Брось, брось ты его, мазурика, посельгу несчастную.

- Погоди, Феня... Скажу слово... Все тебе скажу...

- Сучка ты, я вижу.

- Ну, не обида ли?! - Даша, чтобы не закричать на весь дом, вцепилась зубами в подушку, застонала.

XVI

Солнце стояло высоко. Матрена пошла к завозне - храпит купец. На речку сбегала - не едет ли хозяин? Нет. Пошла вдоль улицы.

У сборни мужики. Лица мятые, глаза красные, заплывшие. Обабок в кумачной рубахе, в новых продегтяренных чирках, с фонарем под глазом, но при бляхе.

- Надо обыскать... - говорит он, поправляя начищенную кирпичом бляху.

- А по-моему, выпустить, да и все... Народ, кажись, смирный, несмело заводит пьяница Яшка с козлиной бородой.

- Сми-и-рный?! - наскакивают на него. - А помнишь?!

У Яшки в груди хрипит, он кашляет, словно собака костью подавилась, и, уперев руки в колени отекших ног, жалеет:

- Мне што ж, мне все равно... Хошь век держи их... Хошь на цепь посади, а только что... Полегче надо бы...

Мимо них по улице священник верхом на Федотовом коне едет. За ним кривая Овдоха на кобыленке тащится.

- Здорово, батя! К домам?..

- Восвояси, отцы, восвояси... - хрипит батя, щуря на них узкие свои глаза.

- А молебен-то?

- Да чего, отцы... Простыл в речке... Еле жив... Не знаю, как и доплетусь.

- Грива! - злорадно взвизгивает бабьим голосом угреватый парень и, быстро присев, прячется за мужиков.

Батя, понукнув коня, надбавляет ходу.

- Вот это поп... - хохочут мужики, - этот поповать может подходяшше-е-е... Ха!

Подошла Матрена.

- Ну, как?! - спрашивают мужики, поздоровавшись. - Хозяин-то вернулся ли? Анка-то какова, краса-то наша?

- Да, вишь, нет еще Прова-то... Гость у меня, Бородулин.

- Бороду-улин? Ребята, айда с проздравкой! - радостно вскрикнул черный, в плисовых штанах, дядя, по прозвищу Цыган.

- Ну, дак чо, мо-о-жно, - откликнулись, а подыматься лень - сидят.

- Куда... Он спит, разнемогся: лихоманка, чо ли... - сказала Матрена и пошла.

- А-ах! - крякнул Цыган и, состроив плутоватую рожу, поскреб под картузом висок.

- Надо бы выпить-то, - сказал он, сплевывая.

- Ну дак чо? И выпей. Купи у Федота.

- Ха-ха! - хохочет над собою черный, вывернув карманы плисовых штанов. - Купи! Купило-то притупило. Вишь?

И у всех так, год плохой был, денег нет, а выпить хочется. В долг придется взять, без этого не обойтись: можно теленка заколоть да - Федоту, свинью заколоть да - Федоту, самовар стащить, машину швейную стащить берет. Только баба ругаться станет, - пусть, бабу по уху. Дочка? Дочку за косу. Двустволку можно в заклад пустить. А к Бородулину с проздравкой надо обязательно, подаст хоть по стакану.

Обабок вдруг басом рявкает:

- Робяты!..

- Чтоб те разорвало! - вздрагивают мечтающие мужики, смешливо отодвигаясь от Обабка.

- А може, как ежели пошарить, да у них окажется рублев пяток, а? Как вы понимаете?..

- А и вправду, - согласились мужики.

- Айда! - скомандовал Обабок, и все, не торопясь, пошли к чижовке.

Каморщик Кешка замочком щелк:

- Робяты, вылазь, начальство требует, десятский с сотским.

- В чем дело? - октависто рассыпался Лехман и появился в двери.

- А так что желаем обыск произвести, - подошел к нему Обабок, револьвертов нет ли али бы чего... и все такое...

- Я те произведу! - сказал грозно Лехман.

Мужики опешили.

А тот, высовываясь из двери и держась рукой за косяк, говорил:

- Отпустите нас в тайгу. Мы шли стороной, вас не трогали, никакого худа вам не сделали. За что нас взяли?

- А очень просто!.. - кричал, не зная, что сказать, Обабок.

Лехман вышел, огромный и сутулый, перекрестился на часовню и направился к тайге.

- Стой, куда?! - враз вскричали мужики.

- За нуждой, - ответил тот, не оборачиваясь.

- Кешка, Сенька, бери топор, айда за ним! - командовал Обабок.

- У меня нож что бритва, - на бегу отвечает Сенька Козырь, за ним Мишка с колом, нагоняют деда.

К сборне, как и вчера, опять народ стал подходить.

Солнце к полудню не подобралось еще, а некоторые уже успели клюнуть, другие хмельны вчерашним. На душе тоскливо, нехватка в празднике, надо драку всей деревней завести.

Больше всех хотелось этого Обабку: забурлило в душе, как в бочонке брага, вот идет, идет - подступает к сердцу, нашептывает в уши, мутит башку.

- Эй, вы, шпана! - рычит он. - Выходи на обыск... Ты! Козья смерть!

Антон знает, что ему кричат, и ужасается: не было догадки перепрятать деньги.

- Ванюшка, голубчик... - шепчет посиневшими губами, - иди-ка ты передом-то... Ох ты, господи...

А Обабок уж в чижовке, за ним народ, заслонили дверь, стало там темно, внутрь взошли, чижовка большая.

- Робята, шарь, - распоряжается Обабок.

Принялись обыскивать Свистопляса: шапку вывернули, штаны прощупали, из рваных чирков всю солому вытрясли, выпал "клап виней", мешок перерыли, нашли рубль двадцать, отобрали.

Ванька ухмыляется, - слава богу, сошло благополучно, - и сыплет мужикам прибасенки. Те посмеиваются, с любопытством наблюдая, как два парня и Обабок выбрасывают из его мешка всякую рвань.

- Эх ты, искало-мученик, - весело подмигнул он Обабку. - Что, все? Боле не нашли?

- Все! - взмахнул Обабок кулаком.

- Стой, чертило этакий, - увернулся Ванька. - А это что? Все? - и в руке его блеснул полтинник. - Видишь? Ну-ка, понюхай, чем пахнет! вскочив на ноги, сует в самый нос попятившегося Обабка. - Гляди, ребя: фють! - подбросил полтинник вверх, и тот бесследно исчез.

- Ха! - хакнула толпа.

- А теперича смотри! - вскричал Ванька, незаметно покосившись на копошившегося в темном углу Антона. - Раз - первый, два - другой, а серебруха-то у рыжего начальника под бородой! - он дернул за бороду Обабка и достал полтину.